Речь въ память Исторiографу Россiйской Имперiи (*).
(*) Произнесена въ Москве въ Обществе Исторiи и древностей Россiйскихъ.
Милостивые Государи!
Что остается утешительнаго въ чувстве, внушаемомъ смертiю великихъ людей? - воззренiе на полноту ихъ славы. Изъ сего плачевнаго мрака восходитъ для нихъ заря безсмертiя; и въ слезахъ на гробъ великаго Писателя, истиннаго ревнителя о нашемъ благъ, совершается торжество дарованiя. Но сколь поразительнымъ должно быть сiе торжество тамъ, где Писатель сей былъ единственнымъ; где юный питомецъ Музъ, выходящiй на пространное поле Словесности, озирая окрестъ себя, видитъ обширныя пустыни, и возводитъ печальный взоръ на отлетающаго Генiя!
Одинъ изъ Россiянъ покрылся ныне симъ полнымъ сiянiемъ славы: Почтенный нашъ Исторiографъ, Николай Михайловичь Карамзинъ окончалъ дни на 61 году своей жизни (1), доведя безценный трудъ свой, Исторiю Россiйскаго Государства, до начала XVII столетiя.
Въ то время, какъ лишились въ немъ: Престолъ - слуги вернаго, Отечество - достойнаго сына, Музы - своего любимца, все человечество - друга, Общество наше лишилось члена знаменитаго. Безпрерывные труды, и отдаленность его местопребыванiя прешли его собеседничеству съ нами, но мы, съ восторгомъ удовлетвореннаго честолюбiя, видели въ списке имянъ своихъ его славное имя.
Въ первый разъ обращая къ Вамъ слово какъ сочленъ, какъ товарищъ Вашъ, Почтенные Собратiя! требую снизхожденiя къ слабости моего таланта. Я говорю о Карамзинъ - говорю о Карамзинъ усопшемъ! - я смущаюсь важностiю предмета столько же, сколько и печалiю о сей невозвратной потере. Но благодарность гражданина, который дорожитъ славою Отечества, кому священны звуки языка роднаго, да будетъ заменою его способностей, и да укрепитъ сердце его къ принесенiю толь тягостной жертвы.
Судьбамъ Вышняго угодно было означишь наше время истинною славою для Россiянъ, славою, о которой едваль когда мечтали Владыки, народы и граждане, и которая въ первый разъ явилась предъ очами Мудраго не въ видъ суетнаго блеска: мы завоевали миръ у вселенной, и ей даровали его. Но среди толикихъ чудесъ на попрпще воинскихъ, гражданскихъ и политическихъ действiй, ужели ли не прославились мы въ народахъ могуществомъ слова? Не многое принесемъ на судъ просвещенныхъ современниковъ; но сiе немногое есть превосходнейшее творенiе нашего века. Смело выступимъ, держа безценный свитокъ, где начертались для вековъ слава и бедствiя, погрешности и мудрость, заблужденiя и добродетели отцовъ нашихъ; где разумъ, внеся светильникъ свой въ пределы минувшаго, озарилъ будущее для Царей и народовъ; где истина изреклась твердо; где умъ и сердце отозвались въ очаровательномъ благозвучiи слога, где, наконецъ, совершился одинъ изъ великихъ обетовъ великаго Просветителя Россiи (2). Смело выступимъ на сiе новое поле состязанiй, - и вторично изумленный западъ узритъ новое торжество наше; ибо въ семъ творенiи живость образовъ, оттенки личнаго свойства Героевъ, смелость выраженiй, увлекательный жаръ повествованiя, все достоинства, отличающiя древнихъ, въ первый разъ соединились съ вернейшимъ наблюденiемъ народныхъ характеровъ; съ обозренiемъ взаимной ихъ сходственности и самобытнаго свойства, ихъ различающаго; съ неуклоннымъ за ними следованiемъ на пути къ величiю или къ паденiю, къ нравственной зрелости, или къ новому младенчеству; съ изысканiемъ причинъ въ самыхъ следствiяхъ, добра въ самой слабости и униженiи; съ указанiемъ на трудныя усилiя человеческаго разума, и на медленное его шествiе къ успехамъ просвещенiя; однимъ словомъ, съ высокою критикою, неизвестною древнимъ, и недавно появившеюся у новейшихъ Дееписателей. Умъ, богатый обширными сведенiями, а сердце любовiю къ отечеству, могли только произвесть сiе дивное соединенiе. Сограждане! сей умъ возросъ и созрелъ на глазахъ вашихъ; сiе сердце любило - Россiю!
Не уступая другимъ просвещеннымъ народамъ въ исполненiи всехъ добродетелей, останемся ли непослушными одной изъ первыхъ, признательности? Намъ ли ожидать упрека въ неблагодарности къ столь знаменитому соотечественнику? Не ему ли обязаны многiе изъ насъ за те отрадные часы, которыхъ не считаетъ смертный? Сколько разъ погасающая лампада заставала наши слезы надъ страницами, где изображалось его прекрасное сердце! Сколько разъ умъ нашъ дружился съ его умомъ, пленяясь истиннымъ красноречiемъ, зависящимъ отъ красоты идей, а слухъ былъ очарованъ сладкозвучiемъ его слова! Не онъ ли первый пришелъ въ пустыни наши проповедывать вкусъ и любовь къ Изящному? Не онъ ли, отвергнувъ рабское подражанiе иноземцамъ, подалъ намъ примеръ мыслить, чувствовать и писать самимъ собою, и, оградивъ речь непреложными законами размера, далъ ей надлежащую стройность, означилъ ея разрывы и паденiя? Кто более, кто лучше его говорилъ намъ о нашихъ врожденныхъ способностяхъ, о нашемъ просвещенiи, о нашемъ счастiи? Кто более желалъ намъ добра? Кто достойнее произносилъ имя человека и святое имя Отечества?... И мы не повторимъ ныне о действiи, которое произвели въ уме и сердце нашемъ его высокiя думы, его пламенныя чувствованiя; между темъ, какъ безсмертныя страницы его переносятся изъ страны въ страну, и во всей ученой Европе славятся всенародно (3)! Я слышу гласъ потомства, насъ уличающiй: "Современники великаго Писателя! многiе изъ васъ его понимали и чувствовали; немногiе, при жизни его, доставили ему счастiе быть въ томъ увереннымъ (4), и, можетъ быть, перо выпадало изъ рукъ его съ горестною мыслiю: "Я опередилъ свой векъ!" Онъ посвятилъ лучшiе дни свои вашей пользе, вашей славе, вашимъ удовольствiямъ: и никто не принесъ цветовъ на свежую могилу его!"
Нетъ! избегнемъ такихъ упрековъ, и оправдаемъ себя предъ судилищемъ потомства. Принесемъ, по мере силъ нашихъ, памяти сего Мужа, рано похищеннаго у насъ вечностiю, дань удивленiя и признательности.
Следуя стезею, означенною имъ на словесномъ поприще, сначала заметимъ его вступленiе на оное съ полнымъ предвиденiемъ всехъ преградъ, имъ испытанныхъ. Изумясь неколебимой твердости его въ семъ подвиге, откроемъ главный источникъ оной. Обозревъ въ Писателе Человека, обозримъ и плоды трудовъ его, и украсимъ дань хвалы одною справедливостiю.
Великiй Ломоносовъ, сей истинный отецъ языка нашего, первый указатель его богатства и звучности, подобно всемъ преобразователямъ, не могъ действовать непосредственно, то есть, одною силою собственнаго генiя, и воспользоваться вдругъ самобытностiю красотъ нашего слова; не успелъ перейти отъ подражанiя въ образцовому, самостоятельному, и, преждевременно же отнятый у насъ судьбою, оставилъ путь едва проложенный, оставилъ его въ добычу тернiямъ. Но домъ, въ которомъ умеръ Ломоносовъ, ознаменованъ рожденiемъ Карамзина! Прошло четверть века, и явился тотъ, кому завещалъ онъ навсегда изторгнуть сiи тернiя, разширить сей путь, и внести по немъ письмена Отечества во храмъ безсмертной славы. Сколь важна была сiя обязанность! сколь великiе труды предстояли исполнителю оной!
Соображая заслуги его съ тяжестiю подъятыхъ имъ трудовъ, мы должны вспомнить и испытанный имъ недостатокъ въ постороннихъ способахъ, которые обыкновенно содействуютъ Писателямъ при появленiи ихъ на феатръ ученаго света, и сопутствуютъ имъ при самой зрелости ихъ талантовъ. Сiи отношенiя весьма важны для автора; онъ имеютъ сильное влiянiе на его способности, а нередко определяютъ участь и всей жизни его. Что ободряло Карамзина, когда вознамерился онъ поравнять съ другими Словесность нашу на ристалище народовъ, отъ коихъ мы отстали многими веками? Что укрепляло его въ терпенiи, когда готовился онъ писать о различныхъ предметахъ на языке, еще необработанномъ предварительно, (ибо созидать красоту слога, давать языку приличнейшiе обороты, изобретать свойственную ему гармонiю, во время соображенiй о самомъ существе предмета, есть подвигъ Геркулесовъ)? Не переносился ли онъ одною только мечтою въ лучшiе веки, въ общества более образованныя; среди судей Римскаго Витiи, изъ коихъ каждый былъ самъ ораторъ знаменитый, или среди Фенелоновъ, отдающихъ пальму Демосфену, и Лагарповъ, предпочитающихъ ему Цицерона? Кто у насъ говорилъ о немъ, какъ говорилъ о Цицероне Плинiй? Кто писалъ къ нему, какъ писалъ Плинiй къ Тациту? Какой Буало вещалъ ему: "пиши, я ручаюсь за потомство" (5)! Не принужденъ ли онъ былъ сосредоточивать все способы въ одномъ сладостномъ влiянiи труда, следовательно въ самомъ себе почерпать оные?
Заметимъ въ добавокъ, что первое впечатленiе, которое производитъ на толпу всякой изобретатель, всякой вводитель новаго, въ какой бы сфере человеческихъ действiй ни было, есть недоуменiе, и даже невольный ропотъ. Его начатки бываютъ всегда жертвою оныхъ; и только одними образцами превосходнаго успеетъ онъ согласить мненiя. Следы, напечатленные стопами Гиганта, противны вероятiю, и мысль наша угадываетъ въ немъ одни недостатки: появился онъ самъ - и все въ восторге удивленiя. Карамзину надлежало начать сими образцами, или сносить укоризны.
Скажу ли о зависти? Если она и не вредила Писателю, обыкшему находишь лучшую награду въ одной пользе своихъ занятiй; но бываютъ минуты, въ которыя и великiе Мужи слабеютъ духомъ; не всегда и они могутъ сказать:
Прекрасно другомъ быть сердецъ неблагодарныхъ!
Филиппа; не внимая лучшему трагическому певцу XVIII столетiя, почти безпрестанно восклицавшему: "Великъ творецъ Гофолiи!" забывъ, съ какимъ благоговейнымъ восторгомъ самъ Карамзинъ возвещалъ намъ о генiи Ломоносова; отвергнувъ столь поучительныя воспоминанiя, сiи жалкiе Пигмеи,-- хотя и безсильные у твердаго подножiя,на коемъ возносится талантъ - искушая душу великаго Писателя, нередко и его заставляли иметь нужду въ стоической твердости.
Отступаю на время отъ изчисленiя литературныхъ заслуге его, и спешу къ изображенiю его характера, истиннаго источника сей твердости на пути многотрудномъ, истинной замены постороннихъ способовъ, которыхъ онъ былъ лишенъ при началъ и даже на средине своего поприща.
Рожденный съ умомъ пылкимъ и сердцемъ чувствительнымъ, образованный къ живейшему чувству изящнаго, одаренный силами души и тела, онъ радостно встретилъ утро казни. Обогатившись познанiями, онъ избралъ сферу возможнаго, позволеннаго и прямо нужнаго для ума и сердца человеческаго. Хотелъ ли пленяться красотами Природы, и наслаждаться чистейшими ея дарами: онъ подружился съ нею среди долинъ роднаго края, где принося ей жертвы первыхъ восторговъ своихъ, заимствовалъ для нихъ живость и величественную простоту ея прелестей. Скоро, въ благословенныхъ климатахъ, среди цветущихъ ея садовъ, онъ обнялъ восхищенными взорами ея красоты вечноюныя, и на Альпахъ преклонилъ колена предъ ея Зиждителемъ. Хотелъ ли удивляться ей въ благороднейшемъ, выспреннейшемъ деле творческаго Разума: и ясное чело Мудраго, озаренное святыми думами о тайнахъ нравственваго мiра, еще более украсило дивную въ очахъ созерцателя. Тамъ беседы Гердеровъ, Вейсе, Лафатеровъ, Боннетовъ дали ему вкусишь радости неизъяснимыя; тамъ Виланды научили его сретать блаженство и въ самой пустыне. Ощутила ли юная душа его сладкую потребность любви и дружбы: онъ изобразилъ сiи чувства, какъ только душа возвышенная, постигшая всю чистоту ихъ пламени, можетъ ихъ выразишь.
Дружба и любовь застали его съ Музами, и въ немъ увенчали ихъ любимца. Но онъ созревалъ для славы. Мы помнимъ (и кто забудетъ его?) тотъ невольный вздохъ, вылетевшiй изъ глубины его сердца въ беседе его съ Морицомъ: сей вздохъ грядущаго обновителя нашей Словесности былъ первымъ вестникомъ ея возрожденiя. Важность сей цели, объятая всею его душею; мысль, быть исполнителемъ ея, заняли весь кругъ его деятельности. Надлежало дать имъ направленiе, избрать стезю, которая бы заключала въ себе независимый, самобытный источникъ пользы: и памятники Отечества остановили взоръ, искавшiй предметовъ наблюденiя; а въ сердце, жадномъ къ сильнымъ чувствованiямъ, отозвался священный гласъ его. Жребiй брошенъ: счастливецъ готовится къ безсмертiю! Отныне каждый шагъ близь могилъ отцовъ нашихъ откроетъ ему хранилище новыхъ впечатленiй, новыхъ восторговъ, известныхъ одному Генiю. Явились строгiе, но благонамеренные критики: онъ искренно благодарилъ ихъ; ибо скромность и недоверчивость къ полноте своихъ познанiй суть неразлучныя спутницы превосходнаго ума и здраваго разсудка. Примеръ Ломоносова, любовь къ Отечеству и внутреннее сознанiе пользы, образовавшiе столь редкiй характеръ, ограждали его отъ прочихъ. Онъ никогда не говорилъ о нихъ дурно, даже и съ друзьями своими. Какъ Мудрый, извинялъ ихъ слабости, и старался делать имъ добро; какъ Писатель, довольствовался наказывать
Витiйственный ихъ гневъ убiйственнымъ молчаньемъ.
Если бы люди, и после толикихъ заслугъ, не почтили его достойнымъ уваженiемъ, они узнали бы, что источникъ его счастiя - собственное его сердце, награда - самый трудъ, собеседники - Музы.
Юные товарищи, идущiе по стезямъ Наукъ и Словесности! желаете ли достигнуть прочной славы, и ею прямо наслаждаться? - затвердите Академическую Речь его. Изменитъ ли вамъ сiя слава? - вспомните последнее вещанiе его къ вамъ, въ той же хартiи заключенное: и вы утешитесь, и вы непрестанете быть полезными человечеству. Тамъ хранится великая тайна для Писателя - быть счастливымъ вопреки самаго Рока.
Склоняясь къ западу дней, онъ не охладилъ души своей къ потребностямъ духовныхъ и умственныхъ наслажденiй. Она устремилась къ тихимъ радостямъ семейной жизни, и къ трудамъ славнымъ для Отечества. Изъ святейшихъ обязанностей человека и гражданина составить свое блаженство, значитъ достигнуть высочайшихъ понятiй о возможномъ благе, разгадать важнейшую проблему земнаго бытiя нашего. Патрiархальная простота въ домашнемъ быту, и самая привлекательная откровенность въ обращенiи съ другими, непреставали обнаруживать въ немъ истинно великаго человека. Онъ не умелъ говоришь съ юношею безъ пламеннаго участiя въ его надеждахъ; съ старцемъ - безъ отношенiя къ торжеству добродетели. Никогда не хотелъ казаться умнее того, съ кемъ говорилъ. Сею великодушною чертою скромности онъ щадилъ застенчивость, смиренную подругу возникающаго дарованiя; симъ же средствомъ действуя, какъ примеромъ, укрощалъ дерзкую самонадеянность; и сiе не было однимъ навыкомъ общежитiя, простою уловкою светскаго обхожденiя; нетъ, онъ боялся удерживать первые порывы юнаго таланта, и темъ лишишь общество, можетъ быть, полезнаго члена; боялся сего какъ преступленiя противъ блага отечественнаго. Не было человека безкорыстнее, благонамереннее, более преданнаго общей пользе; и въ веке, зараженномъ личною разсчетливостiю, онъ могъ казаться редкимъ явленiемъ нравственнаго мiра. Счастливейшiй супругъ и отецъ семейства; уже чтимый среди мужей знаменитыхъ ученостiю, но скромный, избегающiй похвалъ, какъ приманчивой и вредоносной отравы; благословляемый добрыми согражданами, которымъ непреставалъ вещать о спасительныхъ, но строгихъ истинахъ, отдаляя отъ нихъ ветротленныя думы политическаго суемудрiя; внимаемый своимъ Государемъ, но неиспрашивающiй ни наградъ, ни милостей, онъ ждалъ спокойнаго вечера своей прекрасной жизни. Внезапно мрачное облако отуманило светлый горизонтъ ея, сокрывъ кумиръ его души: онъ не могъ пережить Александра. Последнiя минуты его были услаждены уважительнымъ вниманiемъ достойнаго Преемника сего великаго Монарха. Милостивый Рескриптъ и Указъ, обезпечившiй судьбу его семейства, сiи вечные памятники, орошаемые слезами умиленiя всехъ добрыхъ Россiянъ, не могли воскресить обреченнаго могиле. Ведомый безкорыстiемъ на пути жизненномъ, онъ освятилъ имъ и торжественную минуту своего отбытiя въ вечность: забывъ о собственномъ благъ, онъ благословлялъ имя и обеты НИКОЛАЯ жить для славы и просвещенiя Россiи.
Отечество! къ тебе, въ часы болезни и смертнаго томленiя, стремилась его последняя мысль; до последняго издыханiя не разставалось съ тобою его сердце. Влекомый недугомъ подъ небо цветущей Италiи (6), онъ въ сiю классическую страну всемiрнаго Царства уносилъ твои святыя воспоминанiя, и гордымъ высотамъ ея хотелъ вещать о твоей славе. "У подошвы Аппенина допишу Исторiю", говорилъ страдалецъ: и взоръ его прояснялся, и радостная улыбка являла борьбу жизни съ ужасами смерти... Нетъ! онъ не зналъ ихъ. Смерть должна устрашать того, кто весь умираетъ: сердце боится отжить въ памяти другаго сердца. Она не была ужасна тому, кто и здесь увековеченъ признательностiю согражданъ, чье имя слiянно съ воспоминанiями Отечества, чья слава есть народная! Шестьдесятъ летъ, освященныя всеми добродетелями гражданина, семьянина, истинно Христiянскаго Философа, готовили ему путь еъ блаженной вечности. Исполнилось святое желанiе, излившееся однажды изъ сердца юноши, когда съ восторгомъ созерцателя смотрелъ онъ на закатъ солнца: "Такъ -- говорилъ онъ - мудрый и добродетельный мужъ, котораго жизнь была благотворнымъ светиломъ для нравственныхъ существъ, собратiй его, тихо и великолепно приближается къ цели своего теченiя. Спокойное величество блистаетъ на челе его и въ самое то время, когда мрачная могила передъ нимъ разверзается; последнiй ясный взоръ его есть последнее благодеянiе для человечества. Онъ скрывается, но память его сiяетъ въ мiре какъ заря вечерняя. Всемогущiй! сердце мое тебе открыто: исполни его желанiе, достойное человека"!... И Всемогущiй услышалъ сiю молитву, и на одръ умирающаго послалъ совершенiе сихъ обетовъ. Лишенный телесныхъ силъ, онъ не могъ благословишь детей своихъ наружными знаками; "но - писалъ одинъ изъ свидетелей его кончины - вся жизнь его была для нихъ благословенiемъ." Повторивъ сiи слова, я долженъ остановиться, ибо ничего не скажемъ сильнее, говоря о человеке,-- справедливее, говоря о Карамзине.
Вотъ изображенiе того характера, который, во все время своего пребыванiя на земле, неизменился ни въ чувствахъ, ни въ словахъ, ни въ действiяхъ! Въ такой душе не долженъ ли храниться источникъ того чистаго самодовольствiя, которое ставитъ насъ - въ делахъ - выше всякой преграды, въ жизни - выше Фортуны!
Обратимся къ безценнымъ его трудамъ; последуемъ за нимъ на пространстве тридцати шести летъ, усеянномъ цветами неувядаемыми.
Заставъ Словесность нашу въ худшемъ состоянiи, нежели въ какомъ оставилъ ее Ломоносовъ, новый Исократъ, онъ изумилъ современниковъ первыми строками своими; изумилъ такъ, что сначала многiе думали (не основывая мыслей своихъ на опыте), что онъ подражалъ образцамъ иностранной прозы. Вернейшiе наблюдатели, более вникнувшiе въ размеръ его перiодовъ, въ устроенiе его фразъ, и тогда еще видели въ нихъ одно глубокое знанiе, или лучше сказать, чувство коренныхъ красотъ языка нашего, и ему свойственнаго благозвучiя. Но сей предметъ, покорный действiю всеизменяющаго времени, здесь не долженъ быть главнымъ предметомъ нашимъ. Свойство Слога определено знаменитейшими Писателями древнихъ и новейшихъ временъ. Сказавъ, что его составляютъ идеи; что уродливость или бедность ихъ означаютъ дурной Слогъ, ихъ обилiе и красота хорошiй, - мы конечно ничего не скажемъ новаго. Но въ нашей Литературе, богатой одними противоположностями, и где изящный слогъ еще не сделался общимъ, удобнее испытать правильность сего определенiя. Изберемъ слова, которыхъ не употреблялъ еще Карамзинъ; сделаемъ более, изобретемъ другое благозвучiе, и по немъ устроимъ фразы свои: мы дадимъ лишь другую форму, другой видъ механической части Искусства. Но если мы не научились лучше мыслить; если мы не превзошли Карамзина въ красоте образовъ, въ которые онъ облекалъ мысли свои, то мы не обогатили, не украсили Слога. Всегдашняя возвышенность идей, распространяя сферу оныхъ, доставила слогу Карамзина важность и ровную полновесность; участiе сердца во всехъ излагаемыхъ предметахъ придало ему живость и быстроту; привычка размышлять верно, соображать основательно, открыла сему Писателю вернейшiя отношенiя словъ, ближайшее ихъ съ мыслями; произвела наконецъ ясность сихъ последнихъ, которая составляетъ главную прелесть его слога. Скажемъ здесь о некоторыхъ отличительныхъ свойствахъ онаго: известно, что многiя слова, и даже самыя простыя, въ устахъ великаго Боссюэта, имеютъ какое-то особенное, исключительное влiянiе на умы и сердца. Причина сего чудеснаго впечатленiя происходитъ отъ искусства принаравливать сiи слова уже къ настроенному имъ расположенiю души нашей. Подобно сему нельзя не заметить, что многiя таковыя, не смотря на всю общенародность ихъ, подъ перомъ Карамзина особенно действуютъ на наше воображенiе. Некоторыя мгновенно оживляютъ въ памяти нашей славу или бедствiя Отечества; другiя трогаютъ вернымъ изображенiемъ нравовъ и обычаевъ нашихъ предковъ. "Есть звуки сердца Рускаго", сказалъ онъ въ Академической Речи своей; но одинъ только онъ умелъ принаровить ихъ, выказать отличительный ихъ характеръ, означить имъ место, где удвоятъ они свою силу и потрясутъ душу читателя.
Здесь видимъ действiе и той бережливости, которая есть уделъ великаго таланта. Сiя верная наперсница вкуса и хранительница его тайнъ, означила въ творенiяхъ Карамзина, какъ далеко отстоитъ высокое отъ напыщеннаго, ужасное отъ страшилищнаго, нежное отъ изнеженнаго или жеманнаго, естественное отъ простонароднаго. Неудачные опыты безчисленнаго множества его подражателей въ разныхъ родахъ удостоверяютъ насъ, сколь важно, и въ то же время трудно для Писателя, соблюсти сiю бережливость, дающую столько весу какъ словамъ, такъ и малейшимъ ихъ оттенкамъ, и до какой степени Карамзинъ обладалъ симъ качествомъ. Не будемъ говоришь уже о техъ, которые составили свою особенную школу, и основали ее на мнимой точности въ изображенiяхъ; - ибо те нередко въ самыхъ благородныхъ предметахъ старались выискивать и описывать неблагородное; - но обратимъ замечанiя свои на некоторыхъ изъ вернейшихъ его подражателей. Сiи, можетъ быть, на одинъ шагъ, для нихъ самихъ неприметный, переступили границы, означенныя вкусомъ Карамзина, - и уже слогъ ихъ романовъ отзывается чемъ то противнымъ ихъ собственной цели, - и въ повестяхъ отечественныхъ звучатъ безъ умолку не только слова, но и самый размеръ старинныхъ песенъ или народныхъ сказокъ. - Однако же, спросятъ, не употреблялъ ли Карамзинъ и то и другое? - Употреблялъ, какъ уже и сказано мною, но съ большою осторожностiю, по временемъ, кстати; употреблялъ единственно какъ способы къ достиженiю обдуманной меты; и если оригинальностiю идеи и выраженiй онъ приведетъ въ отчаянiе своего переводчика, за то и въ восторгъ самаго строгаго коментатора благоразумною осмотрительностiю.
Некоторые предполагали, будто бы, для большаго удовольствiя читателей, ему надлежало позднее издать свои Письма Рускаго Путешественника, ибо оне, по мненiю ихъ, исполнены лишней чувствительности. Нетъ, Милостивые Государи! таковое заключенiе несправедливо. Прiятно знать въ Писателе всего человека: и такъ мы должны наблюдать его во всехъ возрастахъ; читать его начатки; видеть въ нихъ всё, каковымъ оно было, ибо тамъ видна вся душа его. Прочитавъ сiи первые плоды его таланта, мы скажемъ: "Пылкость пройдетъ съ летами: но пламенное стремленiе ко всему великому, возвышенному, изящному останется въ сей благородной душе; останется приметный даръ слова, отличающiй его отъ предшественниковъ, и обогатится зрелостiю. Если сей другъ Природы и Добродетели когда нибудь возметъ перо Историка, тогда вострепещите, Нероны! онъ выкажетъ васъ, и огненною чертою отделитъ отъ Траяновъ; а вы, благодетельные Генiи народовъ, украсившiе нить вековъ минувшихъ! ожидайте венцовъ достойныхъ: онъ усладитъ сердца изображенiемъ вашихъ подвиговъ! - Читая письма изъ Базеля, Женевы и Виндзора, правда, мы находимъ такъ называемый романизмъ; но согласимся, что тамъ же блистаетъ и вся ясность души непорочной, души юнаго пришельца въ мiръ, готоваго вступить на чреду людей необыкновенныхъ. Какая чистая радость сердца, неуязвленнаго страстями, не зараженнаго корыстолюбiемъ, завистiю и злобою! Какое изобилiе чувствъ и мыслей! Не такъ начинали писать бледные Зоилы, враги генiя, гонители дарованiй. О Добродетель! ты единственный вожатый нашъ по храму Безсмертiя. Если въ первыхъ опытахъ возникающаго таланта не ты управляла перомъ нашимъ, напрасно мы будемъ взывать въ потомству: оно не отзовется ни звуку нашихъ лиръ, ни витiйственному вещанiю къ современникамъ. Я согласенъ, что оттенки меланхолiи неприличны слогу возмужалаго автора; за то, когда она бываетъ спутницей въ летахъ юности, всегда много обещаетъ. Она есть избытокъ внутренней силы. Въ последствiи не оправдалъ ли сихъ предзнаменованiй авторъ Писемъ Русскаго Путешественника? Но тамъ, где онъ разсуждаетъ о народныхъ характерахъ, о правленiяхъ, о революцiи; тамъ, где изображаетъ Петра Перваго и Фридриха Вильгельма, лучь Генiя уже горитъ въ его мысляхъ, уже освещаетъ намъ великаго человека.
Многiя его Стихотворенiя дышатъ глубокимъ чувствомъ; все могутъ служить образцами вкуса; и если бы не писалъ въ одно время съ нимъ почтенный другъ его, Певецъ Ветхаго деньми, Волги и Ермака. Певецъ покорившiй нашъ языкъ и нежнымъ отзывамъ Тибулла и свободному разсказу Лафонтена, то и сiи плоды вдохновенiя могли бы назваться единственными въ томъ отношенiи, въ которомъ здесь говорится о нихъ.
Кому онъ не былъ наставникомъ, не столько словомъ, сколько примеромъ и образцами? - Советуемъ каждому соотечественному и иностранному Журналисту иногда перечитывать изданiе его Журнала 1802 и 1803 годовъ. Тамъ писатель никогда не совращался съ двухъ благороднейшихъ, и, можемъ сказать, единственныхъ целей всехъ перiодическихъ сочиненiй. Прiятное и наполняютъ каждую страницу. Въ обоихъ сихъ отношенiяхъ Журналъ его, не уступаетъ современному изданiю Виландова Германскаго Меркурiя; въ обоихъ сихъ отношенiяхъ онъ сохранилъ достоинство Литератора и характеръ Патрiота, заменивъ бранныя статьи образцами Изящнаго, колкую критику - живымъ участiемъ въ усовершенствованiи вкуса, и желанiемъ лучшаго въ нашей Словесности. "Пиши, кто умеетъ писать хорошо, говорилъ онъ; вотъ самая лучшая критика на дурныя книги." Онъ говорилъ такъ, ибо зналъ челоека; зналъ, что къ благородной цели, излагать свои мысли въ поученiе молодымъ Писателямъ, всегда присоединяется желанiе блеснуть своею - нередко суетною - ученостiю, а вместе и желанiе блеснуть остроумiемъ, которое не всегда можетъ удержаться въ пределахъ благоразумной умеренности. Немного Лагарповъ, Шлегелей, Мерзляковыхъ; но сколько примеровъ, оправдывающихъ мненiе Карамзина! Критикъ неблаговоспитанный знаменуетъ мысли свои резкою грубостiю; благовоспитанный колкою остротою, равно мертвительною: а онъ хотелъ оживлять таланты. Если иногда и шутилъ надъ странными явленiями въ своей и чужой Литературе; но прямодушiе, доброта сердца и чистыя намеренiя всегда проглядывали сквозь улыбку осмеянiя. Для всехъ остались памятными следующiя статьи: Что нужно Автору?-- Отъ чего въ Россiи мало Авторскихъ талантовъ?-- О Рускихъ комедiяхъ. - О книжной торговле и о любви ко чтенiю въ Россiи. -- О способахъ иметь въ Россiи довольно хорошихъ учителей.-- Прiятные виды, надежды и желанiя нынешняго времени.-- О новыхъ благородныхъ училищахъ въ Россiи. -- О Богдановиче и его сочиненiяхъ. -- Несравненное посланiе къ Эмилiи, и многiя другiя.
Въ самыхъ, такъ названныхъ, безделкахъ его находимъ выраженiя, реторическiя фигуры, обороты, одному ему принадлежащiе: везде копье Ахиллеса, слишкомъ тяжелое для совместниковъ - подражателей! Въ Лизе и Натальи Боярской дочери, въ сихъ игрушкахъ юнаго воображенiя, мы увидели у себя первыя красоты романическаго и описательнаго слога. (7) Въ письме Филалета, въ Разговоре о счастьи, въ размышленiяхъ о лучшемъ времени жизни, объ уединенiи, о любви къ отечеству и народной гордости, новомъ образованiи просвещенiя въ Россiи, въ письме Сельскаго жителя, въ сихъ малыхъ, но безценныхъ подаркахъ человечеству и согражданамъ, и въ другихъ прозаическихъ отрывкахъ, внимательный наблюдатель укажетъ на места, въ которыхъ торжествуетъ Генiй надъ талантомъ обыкновеннымъ. Каждый перiодъ Марфы Посадницы есть образецъ или ораторскаго, или повествовательнаго слога. Похвальное слово ЕКАТЕРИНЕ II писано, какъ долженъ писать философъ, пораженный истиннымъ величiемъ, украшающимъ порфиру, Посещенiе Троицкой Лавры, и повествованiе о народномъ мятеже при Царе Алексее Михайловиче, суть шаги исполинскiе на пути во храмъ Исторiи.
Изображать бытiе царствъ отъ самаго ихъ начала; открывать, следуя связи произшествiй, тайныя пружины государственныхъ переворотовъ; въ образе правленiй находишь источники силы и благоденствiя Державъ; определять влiянiе законодательства, нравственности и всего, что способствуетъ просвещенiю или развращенiю народовъ; выводить следствiя изъ ихъ началъ, а изъ следствiй поученiя; преподавать науку царствовать, повиноваться, жить: вотъ предметы Исторiи, и они суть важнейшiе для ума и сердца человеческаго.
Есть и другiе, которые непосредственнее общнее действуютъ на людей.
Ненасытимое желанiе знать есть врожденное побужденiе человека. Оно возрастаетъ въ немъ по мере умноженiя его познанiй. Мы все испытали, какъ рано умъ делается любопытнымъ, какъ рано заботится о томъ, чтобы скорее вырваться изъ младенчества, то есть изъ невежества и неопытности. Прежде, нежели озарился светомъ здраваго разума, онъ, по какому-то естественному влеченiю, уже стремится обогатить себя сведенiями. Исторiя, отъ разнообразiя ли предметовъ, ею обнимаемыхъ, или отъ того, что человекъ более всего желаетъ знать человека, полнее всехъ другихъ удовлетворяетъ нашему любопытству. Но знать, что было и прошло, мало для существа разумнаго: заманчивость сей науки состоитъ въ удовольствiи сличать времена и обстоятельства. Проходя страницы, изображающiя веки варварства, мы благословляемъ Провиденiе, благоволившее распространишь область просвещенiя, котораго ни двадцатилетнее изступленiе развратившагося народа, ни новый, ужаснейшiй древнихъ, поработитель не въ силахъ были разрушить. Сердце наше, сей болящiй, всегда требующiй врачеванiя, перестаетъ скорбеть и разтравлять раны свои, познавъ, что бедствiя неразлучны съ судьбою смертнаго. Содрогаясь при изображенiи тирановъ, оно молитъ Того, Кемъ зиждутся Престолы и падаютъ, да продлитъ Онъ правленiе мудраго и кроткаго Владыки. Объятое восторгомъ при имени героевъ, законодателей, друзей человечества, при имени вашемъ, великiе сподвижники истины и добродетели! оно, такъ сказать, делается родникомъ слезъ, и ими блажитъ память незабвенныхъ. Если же въ сихъ именахъ сердце наше слышитъ звуки ему знакомые, родные; если сiи безсмертные Мужи были отцы отцовъ нашихъ; если ихъ кровiю искуплена слава нашего Отечества: о! тогда мы не должны полагать меры своей признательности къ тому, кого утренняя заря заставала въ трудахъ и бденiяхъ, сими чувствами благословляемыхъ!
Вотъ славное позорище, где Писатель исторгаетъ пальму изъ рукъ своихъ собратiй на разновидномъ поле Словесности; вотъ заслуга всякаго Дееписателя, оправдавшаго вполне достоинство сего важнаго титла.
Изданiе Исторiи нашего Государства есть неимоверный трудъ, въ прославленiе и пользу его совершенный. У древнихъ слово значило прилежное изследованiе истины; новейшiе не уклонились отъ сей цели; и потому правдивость событiй, связь, расположенiе, более всего должны занимать умъ Писателя. Преодоленное Карамзинымъ известно многимъ, испытавтимъ камни преткновенiя на семъ пути трудномъ и опасномъ. Не подобно ли Аннибалу или Суворову прошелъ онъ по немъ? Безъ вымысловъ (отъ которыхъ Исторiя перестаетъ быть Исторiей), связывать разрывы, столь нередкiе въ нашихъ летописяхъ; не наполнять сiи разрывы извлеченiемъ изъ источниковъ сомнительныхъ въ своей достоверности; безпрестанно поверять хронологической порядокъ своихъ и иностранныхъ летописцевъ (8); приводить въ единство все части посредствомъ обозренiя каждаго века; сличать насъ съ иноплеменными народами посредствомъ сравненiя нравовъ, обычаевъ и законовъ; означать степени образованiя, внутренняго порядка и государственной силы по сношенiямъ нашимъ съ другими Державами, и определять настоящiя причины могущества и славы Царства Рускаго, выводя ихъ изъ самаго характера народа и его Властителей; присоединимъ къ сему везде соблюдаемое имъ строгое правило, коему Историкъ внимать обязанъ: сохранять жаръ въ одномъ лишь повествованiй, но быть краткимъ въ сужденiяхъ; удерживаться отъ продолжительныхъ восторговъ сердца, вещая о высокихъ доблестяхъ предковъ; не щадить слабостей и пороковъ ихъ; быть Рускимъ, но иногда писать какъ гражданинъ вселенной, писать для всехъ вековъ и народовъ: вотъ что озаряетъ лучемъ безсмертiя творенiе Карамзина, и что ускользаетъ отъ наблюденiя обыкновенныхъ читателей.
Скажемъ нечто о благотворномъ влiянiи сего великаго подвига. Вамъ известно, почтенные товарищи! съ котораго времени Журналы наши стали наполняться розысками, доводами, открытiями касательно нашей Исторiи: не съ техъ ли поръ, какъ, разбудивъ въ умахъ сiе любопытство, въ сердцахъ сiю охоту, Карамзинъ заставилъ насъ уважать собственное, сделалъ для насъ прiятнымъ и самый дымъ Отечества? Съ котораго времяни появились среди насъ юные Археологи, уже уверенные въ признательномъ вниманiи нашемъ въ ихъ трудамъ? Съ техъ поръ, какъ онъ прiучилъ насъ ценить оные. Остановивъ ученаго надъ истлевшими хартiями, онъ привелъ и простолюдина къ монументамъ священнымъ, къ местамъ великихъ событiй, и ими еще более привязалъ сердце его къ любезной родине. Онъ оживилъ признательность нашу къ памяти героевъ. Уже готовятся обелиски, ихъ достойные: и удивленный земледелецъ узнаетъ, что холмъ, близь котораго онъ очищалъ плугъ свой, есть место святое. - Вотъ заслуги нашего Историка.
Изведавъ опытомъ, что время, забвенные памятники и старанiя другихъ сыновъ Россiи, могутъ открыть еще новыя историческiя истины, туманомъ давности утаенныя, онъ всегда былъ готовъ, внушаемый тою же любовiю къ Отечеству, которая благословляла его подвигъ, и отвергнувъ все постороннiе и низкiе для него виды, (ибо долгъ Писателя-Историка превыше славы обыкновенной), всегда, говорю, былъ готовъ принять новыя сокровища, и пополнить ими свое творенiе. Но таковая скромность да послужитъ примеромъ для его последователей въ семъ великомъ деле. Смиренные и признательные, да памятуютъ они всегда, что Карамзинъ, бросивъ первый взоръ наблюдателя на деянiя нашихъ предковъ, решивъ для Европы и для насъ самихъ многiя историческiя задачи, преодолевъ что было труднейшаго въ составе вашей Исторiи, прошедъ, такъ сказать, горы и вертепы, и выбравшись на чистое поле достоверныхъ известiй, оставилъ своему преемнику путь, несравнено легчайшiй; источники непресекаемые, уже ясные въ преданiяхъ письменныхъ и изустныхъ; оставилъ и образцы расположенiя и образцы слога.
Здесь ли умолчимъ о слогъ той книги, которая доставила намъ торжествующее соперничество съ образованнейшими народами? Мы уже заметили главное достоинство онаго, достоинство, которое состоитъ въ чудесномъ соединенiи способовъ древнихъ и новейшихъ Дееписателей. Избравъ средину между сухостiю Летописцевъ и Миллеровыми поэмами, онъ доказалъ, что сiя средина есть уделъ Генiя. Скажемъ смело, что едва ли кто употреблялъ столько искусства въ повествованiи. По крайней мере ничто более его не обладалъ симъ редкимъ даромъ, предпочтительнымъ всякой иной ветви красноречiя - всякой: ибо все прочiе роды письмянъ, содержащiе въ себе одно описательное или умозрительное, оставляя более свободы въ изложенiи, требуютъ менее дарованiя. Повествовательный же, действуя на насъ непосредственнее, будучи связанъ съ предметами ближайшими къ нашей чувственности, следственно ближайшими къ примененiю и къ поверкамъ, долженъ соблюсти более условiй изображательной истины, дабы читатель могъ не только понимать или чувствовать, воображать или угадывать, но видеть и слышать давно преставшее, давно умолкшее; познакомишься съ предметами не по однемъ ихъ формамъ или качествамъ, но и по жизненной ихъ деятельности. Карамзинъ исполнилъ все сiи условiя: перо его движетъ массы народовъ; успеваетъ за произшествiями; то следуетъ ихъ ровному теченiю, то ловитъ ихъ мгновенность. Присоединимъ, что онъ не далъ намъ заметить ни песковъ безплодныхъ, ни степей унылыхъ, о которыхъ сказалъ въ предисловiи. Где нетъ важныхъ событiй, тамъ плавность, сила, ясность изложенiй и ровный жаръ повествованiя увлекаютъ читателя. Везде искуство, но везде та неподражаемая простота, которая у великихъ Писателей составляетъ выспреннее въ слогъ. Везде вкусъ и порядокъ общiй, но везде сердце слышитъ Россiю. Историческiя лица говорятъ новымъ языкомъ, но везде сохранены сила и характеръ ихъ подлинныхъ речей, везде отпечатокъ века и нравовъ. Литераторы не престанутъ удивляться его преложенiямъ Духовной Мономаха, Вассiанова Посланiя, некоторыхъ договоровъ, речей воинственныхъ и поучительныхъ, где съ разборчивостiю употребляя выраженiя подлинника, онъ пленяетъ насъ какимъ-то отзывомъ прямодушiя техъ временъ: тамъ живетъ первобытное чувство патрiотизма и благочестiя; тамъ Вера и Верность предковъ нашихъ. Но въ семъ не заключалось одно суетное требованiе отличиться новизною, или домогательство тронуть читателя. Сiе средство никогда не было целiю, но всегда средствомъ, всегда оружiемъ, помощiю котораго Исторiографъ вернее означалъ постепенность нашего государственнаго возрастанiя, усыпленiя подъ гнетомъ рока, и грознаго пробужденiя. По немъ яснее видимъ, какъ рождались Единовластiе съ Самодержавiемъ; яснее видимъ, въ какое время какой весъ имела Россiя въ Европейской политике. Симъ же средствомъ отменилъ онъ и свойства двухъ народныхъ Державъ и ихъ относительное къ намъ положенiе (9). Иногда онъ кажется современникомъ произшествiй, съ важностiю говоря о техъ подробностяхъ, которыхъ не уважилъ бы или еще осмеялъ Писатель менее прозорливый. Не знаемъ, одинакiя ли съ нимъ причины имелъ просвещенный Титъ-Ливiй, съ уваженiемъ повествовавшiй о многихъ подробностяхъ баснословiя; но знаемъ, что Карамзинъ былъ свободенъ сказать или не сказать о некоторыхъ метеорахъ, о некоторыхъ обрядахъ: и не умолчалъ о нихъ, ибо хотелъ изобразишь ясно и живо векъ, нравы, весь древнiй бытъ нашъ, перенеся къ нимъ воображенiе читателя. Нашествiе Батыя, Походъ Донскаго и Взятiе Казани достойны золотыхъ буквъ на скрижаляхъ славы нашей. Обозренiе эпохи Могольскаго ига, сокровеннаго влiянiя его на могущество Монархiи, и описанiе характеровъ Іоанна III и Годунова, суть образцы для Историковъ всехъ царствъ и всехъ столетiй. "Вотъ красноречiе не словъ, но идей, некоторыя безпрестанно встречаются и сменяютъ одна другую," вторично сказалъ бы Томасъ, если бы дождался Карамзина, и увиделъ его подарокъ Царямъ, Законодавцамъ и народамъ. - Говоря собственно о слоге, мы можемъ сравнивать: когда читаемъ описанiе кончины В. И. Василiя Іоанновича, мы слышимъ Тита-Ливiя; въ повествованiи о кончине Царя Іоанна мы слышимъ Тацита. Ксенофонъ и Квинтъ-Курцiи не блистательнее въ изображенiи ратныхъ подвиговъ. Сравнивая прилежнее, мы нигде не находимъ подражанiя: везде свое, везде красоты самобытныя. Заметимъ черту, похвальную въ Историке: не уступая Тациту въ силе, когда бросаетъ громъ въ тирановъ, онъ превосходитъ его добротою сердца. Какъ сладостно отдыхаетъ оно при малейшемъ просветъ гражданскихъ или царственныхъ добродетелей, но чрезъ минуту, исполнившись праведнаго негодованiя при новой измене онымъ, при новыхъ ужасахъ, онъ еще сильнее, еще мрачнейшими выставляетъ тени въ своихъ образахъ, - и мнится намъ, что сама Добродетель пишетъ Исторiю порока!
живописуя то дикихъ завоевателей, питомцевъ восточныхъ пустынь, то народы запада, уже гордые своею образованностiю, то безчисленныя племена, неизмеримую Россiю населяющiя, съ ихъ Верою, правленiемъ, законами, обычаемъ, промышленностiю, торговлею, военнымъ искусствомъ и Словесностiю, онъ согласилъ обширнейшiя сведенiя съ необыкновеннымъ даромъ слова.
въ последствiи иметь сильное влiянiе на судьбу народовъ, слогъ его облекается въ какую то важную торжественность, таинственную мрачность, которыя приготовляютъ душу читателя къ событiю необыкновенному. Такъ заключаетъ онъ параграфъ, где хочетъ поразишь насъ первымъ слухомъ о Татарахъ; такъ говоритъ онъ о Святомъ Сергiе; о кончине Анастасiи, въ которой народъ оплакивалъ Царицу, но еще не зналъ, что съ нею оплакивалъ; о Сильвестре, о Филиппе Митрополите, Годуновъ, и пр. У древнихъ и новейшихъ немного найдемъ подобныхъ примеровъ слога. Такъ Флоръ возвестилъ о Сципiоне младенце (10); такъ приступалъ Боссюетъ, когда готовился показать намъ какого нибудь Исполина-Кромвеля (11). Кто еще не проливалъ слезъ благоговейнаго умиленiя, внимая о подвигахъ Добродетели и Патрiотизма, тотъ прочти о паденiи Рязани, Владимiра и Козельска; о герое Васильке; о Михаилъ Черниговскомъ; о походе Донскаго; о нашествiи Саипъ-Гирея; о исправленiи Іоанна; о возвратномъ его пути изъ Казани; о великодушныхъ жертвахъ угнетенiя, и о спасительномъ для Россiи терпенiи народа. Одна добродетель была имъ превозносима: и въ слоге его виденъ отблескъ ея красоты. Одно внутреннее убежденiе, основанное на свидетельстве вековъ и опытъ собственнаго сердца, водило перомъ его: отсюда мужественность и неизменяемая ровность его слога. Никакое земное могущество, никакiе расчеты житейскiе не могли бы дать другой образъ его мыслямъ и выраженiямъ, и темъ затруднить его какъ въ повествованiи, такъ и въ сужденiяхъ. Поборникъ Православiя и благотворной Власти, когда говорилъ онъ о сихъ предметахъ, тогда устами его говорила любовь къ порядку и общему благу. Квинтилiанъ, упоминая о славномъ Юпитеръ Олимпiйскомъ, сказалъ, что сiе дивное изваянiе умножило набожность народовъ: скажемъ смело, что творенiе Карамзина способно, въ сердцахъ благонравныхъ гражданъ, умножить привязанность къ Отечеству: и сiе действiе мы должны приписать слогу сего творенiя.
Мы удивлялись замечанiю некоторыхъ Космополитовъ Словесности, будто бы Исторiя Государства должна быть писана такъ, чтобы читатели не могли узнать, въ какой стране родился и живетъ сочинитель оной. Следовательно мы должны винишь Историка на то, что книга его, вместо одной пользы, приноситъ две: удовлетворяетъ нашему и другихъ народовъ любопытству, и въ то же время питаетъ въ насъ любовь къ Отечеству, действуя на сердце наше отзывомъ чувства. Нетъ, онъ бываетъ виновенъ тогда только, когда, внушаемый пристрастiемъ къ некоторымъ историческимъ лицамъ; или ложною привязанностiю къ стране своей, погрешаетъ противу истины; направляетъ все извороты своего таланта къ оправданiю достойнаго укоризны; въ бедствiяхъ, имъ описываемыхъ, извиняетъ народъ или его правителей, и старается изыскивать постороннiя причины, когда самый ходъ произшествiй указываетъ ему настоящiя. Но Историкъ нашъ не имелъ и надобности въ подобныхъ средствахъ. Къ вечной славе имени Рускаго, мы не устыдимся выставить малое число лицъ недостойныхъ среди целыхъ поколенiй гражданъ великодушныхъ. И такъ, неменее другихъ зная свою обязанность, если Карамзинъ и повествовалъ иногда съ жаромъ патрiотизма, за то ни кого не щадилъ тамъ, где справедливость ожидала строгаго суда. Онъ оправданъ двумя последствiями, равно выгодными для его книги. Между темъ, какъ слезы Рускихъ кропятъ ея страницы, все народы признаютъ ее творенiемъ превосходнымъ.
Мнимые наблюдатели, замечая въ слоге первыхъ томовъ несовершенное сходство съ слогомъ остальныхъ, находятъ сей последнiй ибо онъ по мненiю ихъ, ровнее и спокойнее. Просвещенные судiи отвечаютъ на сiе одною улыбкою. Но, къ сожаленiю, во всякомъ обществе не они бываютъ многочисленнейшими; и здесь говоря не для однихъ Ученыхъ, я почитаю долгомъ изложишь общiя правила. Слогъ Исторiи Карамзина везде превосходенъ, и везде историческiй; своимъ предметамъ. Историкъ оттеняетъ свои колоритомъ слога. Веки гражданскаго младенчества, являющiе намъ страсти во всей живости ихъ порывовъ, должны изобразиться съ тою же пылкостiю, съ моею действовали, съ темъ же лаконическимъ жаромъ, съ коимъ говорили ихъ герои. Веки гражданской зрелости возлагаютъ иную обязанность на Писателя. Где начинаетъ действовать умъ более, нежели сердце, тамъ слогъ Историка, сохраняя силу, и въ особенныхъ случаяхъ живость свою, вообще принимаетъ спокойный характеръ перваго. Умноженiе делъ внутреннихъ и внешнихъ, подробности государственнаго устройства, многосложность дипломатическихъ и торговыхъ сношенiй, сами собою изменяютъ форму его слога. Должны ли, и могутъ ли, на примеръ, слова: иду на васъ, быть изложены одинаково съ складною грамотою, где объявленiе войны исполнено всехъ доводовъ тонной политики? Можетъ ли пламенная речь Святослава къ своей дружинъ быть передана, какъ речи Полководца, произнесенная за несколько дней до сраженiя предъ спокойными рядами войска? Могутъ ли ратоборства сильныхъ богатырей, битвы на берегахъ Невы или Непрядвы, быть описаны, какъ правильный бой, охлаждаемый огнестрельнымъ оружiемъ, и обдуманный вождемъ, который не былъ починальникомъ его? - Не должны, и не могутъ, отвечаетъ намъ истина, здравый смыслъ, а съ ними и самое творенiе Карамзина.
"Отселе Исторiя наша прiемлетъ достоинство истинно государственной," и такъ далее. Здесь авторъ и читатель, после бурныхъ вековъ междоусобiя м Могольскаго ига, увидели светъ, успокоились, и отдыхаютъ сердцемъ. Въ VIII и последующихъ томахъ раздаются и звуки славы и вопли бедствующаго народа. Если бы успелъ онъ описать воцаренiе Романовой Династiи, тогда слогъ его, знаменуя сей третiй перiодъ государственнаго бытiя нашего, отозвался бы спокойствiемъ временъ, упрочившихъ долгоденствiе Монархiи (12); а добытiе Олегова завоеванiя и отчины Св. Владимiра, водворивъ новую живость въ его слоге, отгрянуло бы торжественные клики Россiи. Не одно сiе творенiе, но и самые первые опыты Карамзина служатъ яснымъ подтвержденiемъ сей истины: Слогъ историческаго отрывка о Московскомъ мятеже, въ отношенiи повествованiя совершенно сходственъ съ слогомъ XI тома Исторiи.
столь верный объемъ совокупной общности ихъ, столь совершенное знанiе, о чемъ и какъ писать.
Безсмертное перо его изобразило нравственное положенiе нашего Государства со времени его основанiя до половины первой четверти XVII столетiя. Мы спешимъ угадывать красоты, вмещаемыя XII томомъ (къ общей горести недописаннымъ!); сердца летятъ на встречу къ Героямъ, къ заступникамъ Отечества сираго, терзаемаго внутренними и внешними врагами. - Но здесь, кто Руской - и не вздохнетъ?... Полубоги Россiи! Пожарскiй! Мининъ! Ермогенъ! Палицынъ! земля не достойна была имянъ вашихъ: ихъ взялъ съ собою тотъ, кто украсилъ бы ими алтарь народовъ!
"Руской народъ достоинъ знать свою Исторiю." - "Исторiя, написанная Карамзинымъ, достойна Рускаго народа."
Желанiя и надежды его стремились къ изображенiю высочайшей степени славы, на которую въ последствiи возникла Россiя (13); они веди его къ созерцанiю и грядущей, которую предрекалъ онъ Владыке-Миротворцу. Сей могъ бы узреть вечныя черты на хартiяхъ, изображающихъ святую брань, и спасительныя для вселенной дела Свои. А тотъ, кто священнейшимъ памятникомъ Отечества почиталъ гробницу Ярославову, могъ желать Ему новыхъ подвиговъ. Но судьбамъ угодно было, чтобы внезапно обманулись оба: еще Россiя, вместе съ человечествомъ, рыдали надъ тленными остатками своего Избавителя, достойный глашатай Его славы уже парилъ къ Нему въ горнiя селенiя. Онъ не искалъ Александра въ земныхъ Его чертогахъ; но Александръ искалъ Карамзина въ толпе Своихъ подданныхъ: ныне ищетъ онъ своего Царя собеседника въ чертогахъ вечности. Ни благосклонный взоръ юнаго летами, но духомъ мужественнаго Монарха; ни блестящiя надежды, подаваемыя, намъ Его царственными трудами съ первыхъ дней Его владычества; ни тени Героевъ, еще не означенныхъ златымъ грифелемъ на скрижаляхъ славы; ни слезы отечественныхъ Музъ; ни слезы любви и дружбы, ничто не удержало на земле осиротевшаго. Благословимъ полетъ его въ тотъ край, где друзья добродетели, совлекши съ себя все признаки ихъ земнаго званiя, могутъ беседовать непрестанно, и никогда уже не разлучатся; где зритъ Великаго Петра хвалитель Его делъ безсмертныхъ; где и его сретаетъ уже владычное чело Іоанна III и небесный взоръ Екатерины; где узритъ онъ Александра и Елисавету, коихъ души отражались въ душахъ Невскаго, Донскаго и Анастасiи; где прославленные имъ на земле Герои наши воздвигнутъ къ нему гласъ благодаренiя, и сонмы истинныхъ Мудрецовъ, великихъ нашихъ Іерарховъ, ублажатъ вернаго сына Церкви и Отечества.
Но для насъ, оставшихся, чемъ более длится время, чемъ внимательнее наблюдаемъ и себя и необходимость въ такомъ Писателе, темъ сильнее чувствуемъ важность своей потери. Кто, дерзновенный, докончитъ статую Фидiя? Кто допишетъ картину Рафаеля? Кто довершитъ священный трудъ Карамзина?
потомству въ знакъ согласiя съ непреложнымъ его мненiемъ. Оно узнаетъ, что Россiяне сожалели о Карамзине, и заключитъ, что Россiяне уже были просвещены, уже были способны ценить высокое, превосходное, полезное. И такъ скажемъ въ слухъ, скажемъ предъ целымъ светомъ: какъ въ Германiи после Лессинга не стыдно было назваться Германцемъ, такъ наша народная гордость возвысилась и оправдалась Карамзинымъ. Вамъ особенно, жители древней Столицы! принадлежитъ память о семъ почтенномъ Муже. Среди васъ провелъ онъ лучшiе дни свои. Въ вашихъ беседахъ соединилъ онъ важность Ученаго съ любезностiю прiятнаго Писателя, - и съ техъ поръ имя Литератора ее пугаетъ светскихъ обществъ. Еще въ цветущiе годы своего возраста, полный благоговейныхъ воспоминанiй, посещалъ онъ окрестности Москвы, и первый говорилъ сердцамъ Рускихъ о святости и красоте сихъ местъ. Онъ первый познакомилъ васъ съ древними монументами вашей славы. Имя Карамзина неразлучно и съ новыми, которые напоминаютъ вамъ о дивныхъ подвигахъ Патрiотизма, или, украшая обитель вашу, въ самой средине Столицы доставляютъ вамъ прiятности весны и лета (14). Въ памятный бедствiемъ и славою годъ съ вами скорбелъ онъ на пепле жилищъ вашихъ, и первый принесъ дань сердечнаго умиленiя вашей твердости. Посвящая вамъ песнь на освобожденiе Европы, где истины святейшiя для Венценосцевъ и гражданъ излiялись въ последнихъ звукахъ его Лиры, онъ повторилъ вамъ о своей привязанности. Наконецъ, вы съ гордостiю, можете сказать жителямъ Волжскихъ береговъ, которые хвалятся рожденiемъ двухъ Корифеевъ нашей Словесности: "Мы не уступимъ вамъ славы своей: здесь колыбель великаго Мужа; ибо здесь получилъ онъ нравственное бытiе свое, здесь развились его первыя умственныя способности." Итакъ, да сохранится въ стенахъ вашихъ, среди обломковъ металла и гранита, имя нерушимое, имя славнаго Писателя, Патрiота, мужа добродетельнаго; и время утомленное у подножiя его памятника, да явитъ мiру, сколь живуща благодарность великаго народа!
насъ своимъ невидимымъ присутствiемъ, и прости мне, если робкiй гласъ мой недостоинъ былъ твоего имени и твоихъ подвиговъ; ибо достойно восхвалишь Генiй есть занять первое место подле него! Если же слово мое не всегда оскорбляло слухъ моихъ собратiй, тогда изъ светлой обители благослови меня райскою улыбкою, и прими сiе приношенiе, твоихъ же даровъ исполненное!
Н. Иванчинъ-Писаревъ.
ПРИМЕЧАНІЯ.
1). Онъ родился 1765 года Декабря 1; скончался 1826 Маiя 22, после продолжительной болезни.
2) Петръ I, говоря о некоторыхъ сочиненiяхъ, изданныхъ въ Германiи, Францiи и Голландiи касательно Россiйской Исторiи, сказалъ: "Все это ничего не стоитъ. Могутъ ли они что нибудь писать о нашей Исторiи, когда мы объ оной сами ничего не издали? Можетъ быть они темъ насъ токмо вызываютъ издать что нибудь объ ней лучше. Давно уже я думалъ сохранить отъ совершенной утраты истинные древней Россiйской Исторiи источники, которые скрываются везде по нашему Государству, и хорошему Исторiографу подать случай написать истинную Россiйскую Исторiю, но всегда находилъ въ семъ намеренiи препятствiе."
3). Съ почтительнымъ вниманiемъ разсматривая его творенiе, все рецензенты говорили о немъ подобнымъ образомъ: M. Karamsin s'est placé au premier rang des Historiens les plus célèbres: son Histoire plait à l'Europe; elle plaira à la postérité. Такъ говорили лучшiе Европейскiе Литераторы, судя по одному превосходству плана, расположенiя и слога сей книги. Что бы сказали они, узнавъ всю важность трудовъ его при составе оной, при выборе достоверн 23;ишихъ сказанiй, при соглашенiи ихъ для образованiя Исторической связи, при изыскиванiи матерiаловъ, которыхъ большая часть въ темноте и пр., узнавъ, чего стоила ему каждая страница касательно содержанiя? - Известно всемъ, на сколько языковъ переведена уже сiя книга, и сколько изданiй оной вышло въ светъ; но можетъ быть не все знаютъ, что несколько переводовъ всехъ его сочиненiй готовы удовлетворить нетерпенiю иностранныхъ книгопродавцевъ.
4). Это относится не къ публике, которой нельзя сделать сего упрека, но къ намъ, литераторамъ.
5). Слова Буало Расину.
6). Советъ врачей заставилъ его искать лучшаго климата; онъ избралъ Флоренцiю. По воле ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА былъ назначенъ для его путешествiя особый фрегатъ. - Будемъ ли еще говоритъ о Лудовике XIV? Мы видели, какъ Владыка полвселенной, среди неимоверныхъ трудовъ царственныхъ, оставляя ступени трона, шелъ проститься съ тленными остатками Карамзина!
Все тогдашнiе светскiе люди пошли искать Лизиной могилы. Такъ некогда Французы, Немцы и Англичане толпились около Веве и Кларанса, и, не слушая признанiя самаго Автора, искали следовъ Юлiи. Повторяю: не Публика въ долгу у Карамзина.
8). Читая Примечанiя примечанiе Прим. 301, и Томъ III Прим. 13, 80, 98, 133, 127, 153, и многiя таковыя. Онъ поверялъ также истину событiй явною вероятностiю оныхъ, возрастомъ лицъ, характеромъ века, современными случаями въ другихъ краяхъ, слогомъ Летописей и записокъ.
9). Онъ сохранилъ многiя выраженiя Летописцевъ въ сношенiяхъ Новогородцевъ и Псковитянъ съ Государемъ Московскимъ, и читатель яснее виделъ, что покоренiе сей последней Республики менее потребуетъ усилiй. Сими же средствами онъ выказалъ первоначальную гордость Моголовъ въ посылкахъ въ нашимъ Государямъ, и ихъ смиренiе въ последнiе годы своего владычества. Часто для вернейшаго изображенiя характера людей и века, а иногда для большаго действiя на читателя, онъ вставлялъ обычныя тогда именованiя предметовъ. На примеръ, описывая времена Лжедимитрiя, и желая изобразишь весь ужасъ народнаго ослепленiя, онъ, при венчанiи на Царство Марины неправославной, не забылъ употребить полныя названiя Царскихъ Регалiй, именуя Крестъ который названъ такъ по настоящему древу Креста, въ него вложенному; Венецъ Мономаховымъ, дабы читатель вообразилъ: чей -- и на комъ! приметно щеголялъ симъ способомъ. Иногда, выступивъ изъ границъ умеренности, и какъ бы забывшись, онъ продолжалъ писать стариннымъ языкомъ. Внимательный наблюдатель заметитъ, что въ творенiи Карамзина все действiе сего способа происходитъ отъ бережливости и выбора случаевъ, где употребить его.
10). Hic erit Scipio, qui in exitium Africae crescit!
11). Un homme s'est rencontré.... и проч.
перiодомъ единственно по промежутку, отделяющему Варяжское племя отъ Романовыхъ. Въ прочемъ, я совершенно согласенъ съ мненiемъ Исторiографа, полагающаго грани лишь только тамъ, где изменялись или народный характеръ, или гражданской бытъ, или образъ Правленiя,
13). Онъ хотелъ издашь современныя записки для будущаго продолжателя Исторiи. Посвящая последнее Стихотворенiе свое жителямъ Москвы, онъ обещалъ имъ описать произшествiя 1812 года и последующихъ.
народа, съ избежанiемъ всехъ неудобностей, съ преодоленiемъ всехъ препятствiй, означенныхъ самимъ Исторiографомъ. Смот. статьи: