Николай Михайлович Языков и Николай Михайлович Карамзин
Славные фамилии замечательных и самобытных художников слова, патриотов своего Отечества, гуманистов и просветителей связаны между собой как местом рождения и воспитания - Симбирском и страстной любовью к великой матушке-Волге и волжанам, так и беззаветным служением российской культуре, заботой о приобщении к ней своих земляков.
Большая разница во времени рождения (историограф появился на свет в 1766-м, а поэт - в 1803 году), а также то обстоятельство, что Николай Карамзин после 1795 года не был в Симбирске, не позволили будущему поэту видеть своего знаменитого двойного тезку в родном городе. Но уже в детстве, разглядывая панораму, открывающуюся из окна антресольного этажа фамильного особняка на Спасской улице, Николай и без подзорной трубы видел двухэтажный белокаменный отчий дом автора рассказов и издателя журнала «Детское чтение для сердца и разума». Во время прогулок по Венцу, где в юности часто бывали Н. М. Карамзин и его приятель и будущий баснописец И. И. Дмитриев, Николай Языков уже вблизи разглядывал дом и усадьбу Карамзиных и любовался отсюда завораживающим видом могучей реки и живописным косогором у этого исторического места на так называемом Старом Венце.
Существуют и документы, свидетельствующие о давних связях семей Языковых и Карамзиных. Так, 7января 1802года Н. М. Карамзин, высылая в Симбирск Василию Михайловичу новые книжки журнала «Вестник Европы», просил разнести новинку подписчикам, в числе коих были губернатор Н. В. Сушков, И. С. Аржевитинов (родственник Тургеневых), губернский предводитель дворянства А. Ф. Ермолов и М. П. Языков (дед поэта по матери и родной отец Михаил Петрович). Другой достоверный факт. С началом Отечественной войны 1812 года в Симбирске был учрежден комитет из депутатов от дворянства, купечества и духовенства для попечения о вооружении и продовольствии создававшегося ополчения. Возглавил комитет А. Ф. Ермолов, а одним из членов стал В. М. Карамзин. Отец поэта, Михаил Петрович Языков, как офицер ополчения постоянно общался по делам службы со старшим братом историографа. Наконец, зимой 1821 года, когда 18-летний Николай Языков находился в Симбирске и бывал на званых вечерах и балах в лучших домах города, он не раз там встречал и Василия Михайловича Карамзина. К этому времени поэт уже был отлично знаком с повестями Николая Михайловича Карамзина «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Марфа-посадница», «Рыцарь нашего времени», с «Письмами русского путешественника», трактатом «О любви к Отечеству и народной гордости», стихотворениями «Волга», «Послание к Дмитриеву», «К соловью» и другими, с размышлениями в письмах «Мелодора к Фило-лету» и «Филолета к Мелодору», переводами пьес европейских авторов и, конечно же, с содержанием всех вышедших в свет восьми томов «Истории государства Российского».
Как видим, истоки темы «Н. М. Языков и Н. М. Карамзин» берут начало в Симбирске. Наши познания о ней были бы неизмеримо большими, если бы сохранились госархивы конца XVII - начала XVIII веков, а главное - переписка Языковых и Карамзиных, их ближайшего окружения. Но и дошедшие до нас рукописные и печатные источники позволяют обогащать наши представления о громадном влиянии творческого наследия Николая Карамзина на поэта Языкова. В меру своих сил я рассматривал эту проблему в очерках «Симбирский памятник Н. М. Карамзину» и «Симбирская Карамзинская общественная библиотека». Сегодня 235-ю годовщину со дня рождения Н. М. Карамзина я отмечаю новым исследованием, актуальным и в связи с приближающимся 200-летием со дня рождения Н. М. Языкова.
В начале 1858 года в Петербурге вышел двухтомник «Стихотворений» Н. М. Языкова, составленный профессором П. В. Перевлесским. Одним из первых откликнулся на это тщательно подготовленное издание Николай Добролюбов в мартовской книжке некрасовского «Современника».
Прекрасно зная, что за Н. М. Языковым прочно утвердилась репутация «певца вина и страсти нежной», знаменитый критик привлек внимание читателей к менее известной, но «более других почтенной» стороне таланта поэта - «изображению чистой любви к родине и стремлений чистых и благородных». В 1822 - 1825 годах молодой поэт «обращается к временам бедствий России, среди которых именно мог проявиться дух народа». Он создает, в частности, несколько стихотворений, посвященных борьбе против татаро-монгольского ига, которые, как считал Н. Добролюбов, «по силе выражения и по чистоте выражаемого в них чувства -любви к Отечеству должны быть отнесены к числу лучших его произведений».
При этом, подобно К. Ф. Рылееву, создававшему свои «думы», Николай Языков черпал исторические факты из полюбившейся ему «Истории государства Российского» и так восстанавливал картины далекого прошлого в поэтических образах, чтобы пробудить у своих современников гражданские и вольнолюбивые чувства, в интересах демократических преобразований реальной действительности.
О своем страстном желании воспевать «дела отцов», «святые битвы за свободу» и «славян пленительные нравы» Николай Языков в 1822 году заявил брату Александру при посвящении ему тетради стихотворений. А в письме от 20 декабря 1822 года поэт пояснил ему: «Где же искать вдохновения, как не в тех веках, когда люди сражались за свободу и отличались собственным характером?»
Насколько серьезными были занятия историей 20-летнего Николая Языкова в первый год пребывания в Дерпте (в период подготовки к поступлению в здешний университет), можно судить по его письмам к родным в Петербург и Симбирск. «Пришли мне поскорее «Историю» Карамзина (сокращение Таппе), - просит он брата Александра в письме, отправленном в столицу в ноябре 1822 года, - для переводов на немецкий язык; здесь и этого нельзя достать». В письме от 17 декабря поэт просит брата прислать ему «Историю» Карамзина и, когда через месяц это поручение было выполнено, сердечно благодарит и вместе с тем сообщает о своей покупке двухтомника карамзин-ской «Истории» на немецком языке. Оказывается, поэт был намерен сверить тексты труда историка-земляка на двух языках, подобно тому, что делал Демосфен с творениями Фукидида, - в надежде на то, что так быстрее немецкий язык «вкоренится» в его голову. Затем Николай Михайлович взял«Историю» Карамзина в переводе Гауэншильда и обнаружил, что тот обманул ожидания: «переводчик часто растягивает выражения автора и, так сказать, вялит его мысли». И еще один примечательный пример: 25 февраля 1823 года поэт просит брата Александра прислать ему «при первой оказии IX том «Истории» Карамзина на французском»!..
К дню именин Николая Михайловича (к 9 мая) брат Александр прислал подарки, в их числе - несколько книг по истории, в частности, книгу их общего петербургского знакомого П. С. Наумова «Об отношениях российских князей к монгольским и татарским ханам» (СПб, 1823). Познакомившись с этим трудом, поэт высказывает удивительное для будущего студента многозначительное суждение: «Ничего нет нового, по крайней мере для меня, который непрестанно читает Карамзина (выделено мной. -Ж. Т.) и имеет любопытное в свежей памяти».
Десять дней спустя, 23 мая 1823 года, Николай Языков сообщает братьям Александру и Петру, что он уже стал студентом Дерптского университета и, наконец, труды, «в коих, как говорит Карамзин, скучает ум, вянет воображение», кончились. Лекции по русской словесности, которые читал 38-летний профессор Василий Матвеевич Перевощиков, ему в целом нравились, но суждения об «Истории» Карамзина ему казались не бесспорными. Так, в письме от 2 июня поэт передал братьям слова Перевощикова о том, что тот ставит нашего историографа наряду с Титом Ливием, но не с Тацитом. Вместе с тем Перевощиков, по словам Николая Языкова, видит в карамзинской «Истории» «два недостатка: 1) то, что она не представляет верной картины нравов тех веков и 2) что автор судит о намерениях лиц только по их последствиям, а не по их достоинству и что в его «Истории» успех или неуспех приписывается то Року, то Судьбе, то Провидению». «Потолкуем об этом пространнее по приезде моем к вам, - говорится далее в письме. - Сверх того, Перевощиков не знает Карамзина единственным в искусстве представлять и располагать картины так, чтобы они сильнее действовали на читателя». Как бы в подтверждение этих слов поэт-студент рассказывает о том, как Карл Борг, петербургский немец и страстный поклонник русской литературы (у которого он брал уроки немецкого и столовался), после прочтения из IX тома карамзинской «Истории» сцены одной казни прослезился.
2 марта 1824 года Николай Михайлович, поделившись с братьями новостями своей работы над поэмой о Баяне, возвращается к наболевшей проблеме: «Жду с нетерпением X и XI томов «Истории» Карамзина: в них-то, судя по IX, должен явиться он в полном блеске -один Годунов есть уже предмет, достойный пера красноречивейшего.
«Вчера получил X и XI тома «Истории» Карамзина, - радостно извещал поэт братьев в письме от 23 марта, - и теперь с жадностью читаю эти любопытства, полные доказательства великого таланта нашего Ливия. Дай Бог, чтоб он сколько можно продолжал писать Русскую историю, хотя бы до смерти Петра; впрочем, Еверс (профессор-историк. - Ж. Т.) говорит здесь, что он сам слышал от Карамзина, что сей последний намерен кончить сей труд началом Романовского Дома; жаль... XII том тоже должен быть чрезвычайно любопытен: время самозванцев и междуцарствие, довольно долгое».
На основе «непрестанного» чтения карамзинской «Истории государства Российского» Н. М. Языков создает цикл стихотворений о героических и мрачнейших временах Древней Руси. Большинство из них - «Песнь барда во время владычества татар в России», «Баян к русскому воину при Дмитрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непрядве», «Услад» и три под одинаковым названием «Песнь Баяна» - объединены одним героем: ратником-поэтом и певцом (который в одном случае называется бардом, в других -Баяном, а также носит романтическое древнерусское имя Услад). С помощью этого близкого Языкову по духу образа и раскрываются картины победных боев русского воинства над врагами на южных окраинах государства, жестоком, опустошительном нашествии полчищ Батыя, о поражениях русских воинов и героической освободительной борьбе. Раскрывается и роль самого певца-воина в борьбе за свободу и независимость Отечества. В стихах этого цикла лирической струной звучит и мотив верной и целомудренной любви певца-ратника и красавицы Сияны (имя-то какое!), проливающий свет на чистоту нравов наших предков.
Коснемся хотя бы некоторых из этих стихотворений. Вот «Песнь барда во время владычества татар в России», заслужившая в 1858 году одобрительный отзыв Н. А. Добролюбова.
Вспоминая времена побед русского оружия, Н. М. Языков рисует картину отдыха в стане дружин Святослава у берега Дуная накануне сражения с греками. А ратный певец, Там вдохновенный на кургане, Поетдеянья праотцов -И персты вещие летают По звонким пламенным струнам, И взоры воинов сверкают, И рвутся длани их к мечам! Наутро солнце лишь восстало -Проснулся дерзостный булат: Валятся греки - ряд на ряд, И их полков - как не бывало! Но минули «побед и вольности века» - настало тяжкое время владычества полчищ Батыя. Столетья протекут -и русский меч не грянет Тиранства гордого о меч.
Неутомимые страданья Погубят память об отцах, И гений рабского молчанья Воссядет, вечный, на гробах. И тщетны песни барда, запевающего «на голос предков» для «рабов полмертвых», оглушенных «ураганом жестоких бедствий».
И он, дрожащею рукой
Подняв холодные железы,
Молчит, смотря на них
сквозь слезы,
С неисцелимою тоской!
«Баян к русскому воину при Дмитрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непрядве», то есть перед Куликовской битвой в 1380 году. Свободолюбивый поэт-баян, обращаясь к витязю, олицетворяющему всех ратников под водительством Дмитрия Донского, напоминает о героизме отцов-славян, которым свобода давала силы «на знаменитые дела», и выражает твердую уверенность, что тот «с толпой отважных братий» одолеет в бою «врагов тьмочисленные рати» Хана Мамая. И каким страстным призывом к судьбоносной освободительной битве звучат заключительные строки этого языковского стихотворения: На бой, на бой! - и жар баянов С народной славой оживет, И арфа смелых пропоет: «Конец владычеству тиранов: Ужасен хан татарский был, Но русский меч его убил!»
свободы.
Тема сильных, красивых и чистых любовных чувств проходит ной нитью через несколько стихотворений. Чтобы почувствовать аромат языковой поэзии о любви в этих героических стихах, тем отрывок из одной «Песни Баяна»:
Ты помнишь ли, как, бросив меч и щит,
Презрев войны высокие награды,
Он пел твои божественные взгляды
Ты помнишь ли, как, песнь его внимая,
Молчала ты? - Но как любовь молчит?
Ты свеж и чист, как роза молодая,
твое лицо румянец оживлял;
Как в облаке зарница золотая.
Баян Услад любви не изменял...
Баян пронес свою преданную любовь и мечты сквозь «ужас битвы, Он всюду твой! А ты - верна?» - вопрошает поэт. И читателю трудно усомниться в положительном ответе, потому что само творение пропитано духом твердых моральных устоев того времени, искренностью и чистотой, воспитанными исконно русскими народными традициями честности, преданности и постоянства, уважавшимися и сохранившимся в нашем народе и являвшимися крепкими корнями самой русской нации.
Высокая тема героизма русского народа, почерпнутая Николаем Языковым в карамзинской «Истории», вдохновила поэта и на творение «Евпатий», посвященное бессмертному подвигу на Евпатия Коловрата, существовавшего героя.
за безжалостно погубленные жизни соотичей муки и слезы уцелевших их родных. Вот несколько слов поэта о бесримерной силе любви к своей стране:
Отчизна, отчизна! Под латами
чести
Есть сильное чувство, живое,
одно...
оно
последним ударом решительной
мести.
кго сей на долине убийства
лежит, окруженный телами
врагов?
Уста уж не кличут бестрепетных
братий.
в отверстиях лат,
А длань еще держит
кровавый булат:
сей падший воитель свободы -
Завершение Языковым этого (высокопатриотичного цикла совпало с появлением слухов о серьезном ухудшении состояния здоровья Н. Карамзина. В последних же числах мая 1826 года в Дерпт пришило горестное известие о кончине историографа. А через три недели поэт вместе с приятелем Алексеем Вульфом отправляется на время каникул в Тригорское на Псковщине, где наконец-то должна состояться встреча с Александром Пушкиным, отбывавшим ссылку поблизости, в Михайловском.
Оба поэта были не только «родней по вдохновению», но и собратьями по глубокому овладению творениями Н. М. Карамзина, особенно его «Историей». Знаменательно, что в период общения с Языковым Пушкин сделает запись: «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». И посетует, что пока «никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам».
Александр Сергеевич, создавший по материалам карамзинской «Истории» трагедию «Борис Годунов», свое обещание внести лепту в увековечение памяти историографа сдержал при первом же отдельном издании этого шедевра, начертав на первом листе сердечное посвящение: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностью посвящает Александр Пушкин».
Если это совпадение, то знаменательное: почти в ту же пору Николай Языков, узнавший от родных, что после смерти в 1827 году Василия Михайловича Карамзина письма брата-историографа к нему за 1796 - 1826 годы оказались у его дочери Ольги Васильевны (жены штабс-капитана Д. М. Ниротморцева), предпринимает меры, чтобы через своего брата Александра получить эти автографы создателя «Истории государства Российского». Но во время пребывания в Симбирске весной 1830 года этого не удалось сделать, и уже из Москвы поэт с грустью вопрошает брата: «Что же письма Карамзина?» И только в начале 1831 года эти письма оказались в руках Николая Михайловича. Однако 14 июня из подмосковного Ильинского поэт с огорчением сообщает брату в Симбирск: «Письма Карамзина у меня взяла Ниротморцева. А я только собрался их переплесть!» Эта образованная женщина, страстная поклонница творчества своего дяди-историографа, забрала их у известного поэта уже через несколько месяцев и увезла в Симбирск. Увы, ненадолго: 20 ноября того же года, всего лишь на 32-м году жизни, она скончалась. Академику М. Погодину удалось-таки у ее мужа Д. М. Ниротморцева приобрести эти письма для своего архива. Узнав об этом, П. А. Вяземский сказал, что лучше бы они оставались в «хороших руках» Языкова. К счастью, наш поэт успел «сделать из них извлечения», которые были опубликованы его друзьями в «Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год», тогда как М. Погодин будет их придерживать для своих «Материалов для биографии Н. М. Карамзина» почти 20 лет.
«Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год» В. Г. Белинский обратил внимание прежде всего на письма Н. М. Карамзина к брату и четыре письма его же к А. И. Тургеневу. Великий критик, находившийся отнюдь не в дружеских отношениях с редакцией упомянутого славянофильского «Сборника», однако пишет: «... обнародование хотя клочков и отрывков из писем писателя у нас явление столь же отрадное, сколько и редкое, - и мы не знаем, как и благодарить неизвестного издателя «Московского сборника» за напечатание писем Карамзина. В них много интересного».
Отметив, что судьба Н. М. Карамзина сложилась более или менее счастливо, ибо «он насладилликий: решается написать историю своего отечества... Читая письма Карамзина, - продолжал критик, - как будто забываешь, что 12 томов его истории написаны и изданы, и беспрестанно пугаешься мысли, что важный труд этот вот того и гляди прервется то на том, то на другом из первых томов... И, действительно, для Карамзина это было не только трудом, но и труженичеством, потому что сильная страсть к делу беспрестанно была в тяжкой борьбе с недугами тела, и если он успел написать 12 томов своей истории, то благодаря силе одушевлявшей его страсти, которая заставляла его не щадить своего здоровья и покоя».
Виссарион Григорьевич отчетливо представлял трудность положения автора «Истории государства Российского», который «обязан был в одно и то же время делать два дела: быть историческим исследователем и быть историком-художником», и поэтому в труде его были и недочеты, обусловленные недостаточной изученностью прошлого нашей страны. Но главный вывод «неистового Виссариона» однозначно положительный: «История» Карамзина впервые познакомила русское общество с историей России, и с нее начались и ею условливались все дальнейшие, последовавшие за нею успехи в ученом и литературном знакомстве и понимании русской истории».
Николай Языков не дожил всего нескольких месяцев до появления этих похвальных строк Виссариона Белинского в адрес Н. М. Карамзина. А если бы ему довелось их прочитать, он был бы рад, что один из главных его оппонентов последних лет так тепло отнесся к публикации отрывков писем историка-художника. Несомненно и другое. Наш поэт был глубоко знаком с письмами Н. М. Карамзина без всякого изъятия и как земляк лучше, чем кто-либо другой, представлял чрезвычайно важную составляющую жизни и творчества своего двойного тезки - его тесную связь с Симбирском, с любимым старшим братом Василием Михайловичем, другими родными и близкими знакомыми. Постоянная моральная, а в критические моменты и материальная поддержка старшего брата помогала Н. М. Карамзину мужественно преодолевать и препоны, чинимые завистниками-царедворцами, и трагедию потери во время нашествия Наполеона на Москву тщательно подобранных библиотеки и личного архива, включавшего ценные летописи, и богатой переписки, не говоря уже о неимоверных страданиях, связанных с болезнью и смертью своих горячо любимых детей...
Можно твердо сказать, что Николай Языков, его братья Петр и Александр, их родные и близкие испытывали гордость за тот бесценный вклад, который Н. М. Карамзин своим личным примером и художественно-историческими творениями внес в духовную жизнь Симбирска. Братья Языковы и их окружение были в числе инициаторов установления портретов Н. М. Карамзина и И. И. Дмитриева 25 декабря 1825 года в главной зале Дома дворянского собра-ния (на этом месте теперь находится учебный корпус суворовского училища им. В. И. Ленина). А весной 1833 года Петр, Александр и Николай Языковы и их единомышленники, в первую очередь суворовский генерал (отец декабриста) П. Н. Ивашев, выдвигают проект монументального увековечения памяти Н. М. Карамзина. В соответствии с замыслом созданного дворянством комитета в центральной части города должно быть возведено по проекту архитектора И. И. Лизогуба двухэтажное каменное здание библиотеки с монументом Николая Михайловича в парадном вестибюле.
С. С. Кушниковым, Д. Н. Блудовым, С. С. Уваровым и другими видными деятелями. По подписке, проведенной среди 20 участников обеда, было собрано 4525 рублей. К сожалению, столь блистательное начало претворялось в жизнь на протяжении 12 с лишним лет. Причем (не без влияния министра внутренних дел Д. Н. Блудова) повелением Николая I вместо библиотеки в память Н. М. Карамзина был изготовлен по проекту академика С. И. Гальберга памятник для установки на площади около губернаторского дома и мужской гимназии. Детали этой многолетней истории подробно изложены мною в книге «Симбирский памятник Н. М. Карамзину. Известное и неизвестное», вышедшей в Москве в 1992 году.
Замечу лишь, что это великолепное творение выдающегося скульптора и его талантливых учеников уже более полутора столетий является одной из неотъемлемых достопримечательностей города, а созданный вокруг памятника сквер - любимое место отдыха многих поколений симбирян. Истины ради надо сказать, что среди просвещенной публики Симбирска нашлись деятели, которым не нравилось, что на пьедестале памятника установлена статуя не Карамзина, а богини истории Клио. И поэт Николай Языков относился к их числу, хотя проживал давно в Москве и не видел доставленный из Петербурга в Симбирск памятник. В письме к Н. В. Гоголю в Германию от 14 декабря 1844 года он счел нужным передать слухи с берегов Волги: «Народ смотрит на статую Клио и толкует, кто это: дочь ли Карамзина или жена его?»
немало усилий к ому, чтобы М. П. Погодин, взяв-вшийся за написание «Исторического похвального слова Карамзину», завершил эту работу летом 845 года. А когда стало известно, то министр народного просвещения С. С. Уваров отказал историку-академику в командировке в Сим-ирск на открытие памятника Карамзину, Языковы от имени дворянства гарантировали ему возврат расходов на курьерских лошадей. И поэт сделал все, чтобы Погодина встретили в Симбирске «с подобающей честью».
Рассказы родных, а затем и возвратившегося в Москву Погодина о всеобщем энтузиазме, с которым отмечалось открытие памятна, воодушевляюще подействовало на Николая Языкова, и он в октябре 1845 года закончил «Стихи на объявление памятника исто-риографу Н. М. Карамзину» с посвящением литератору-симбирянину Александру Ивановичу Тургеневу - доугу Н. М. Карамзина, брату декабриста Н. И. Тургенева, видному общественному деятелю, верному покровителю А. С. Пушкина.
Но поэт хотел еще одним добрым делом внести вклад в увековечение памяти выдающегося литератора и историка. «По случаю объявления (так называется в нашей Библии инаугурация монументов) памятника Карамзину, -писал он 25 ноября брату Александру в Симбирск, - должно издать альбом, в котором должны участвовать все русские поэты и прозаики: каждый пусть напишет о нем стихи или статью! Так делали немцы в честь Шиллера и Гете. Похвально перенимать похвальное».
«Исторического похвального слова Карамзину», а потом и из-за языковского стихотворения, посвященного открытию памятника в Симбирске. Только 14 января 1846 года Николай Языков смог сообщить родным в Симбирск: «Возня моя с московскою цензурою окончилась в мою пользу: вчера получил я билет на выпуск своего стихотворения». А 27 февраля поэт с удовлетворением уведомил брата Александра: «Вот тебе 15 экз. моего творения «На памятник Карамзину», раздай их кому следует».
Стихотворение начинается строкой из оды Г. Р. Державина «Памятник»: «Он памятник воздвиг чудесный, вечный». Заменено лишь местоимение «я» на «он» (эту строку в измененном виде - «я памятник воздвиг себе нерукотворный» - использовал и А. С. Пушкин). «Памятник» Пушкина был одним из последних высоких творений, по сути - его завещанием, так как великий поэт предчувствовал свою скорую гибель. Языков же обратился к возвышенной державинс-кой строке, будучи смертельно больным, но он привлек ее не для своего завещания, самоутверждения и славы, а для возвеличивания подвига автора «Истории государства Российского». В этом его поступке - и весь Языков, и весь Карамзин...
Каким певучим поэтическим языком Николай Языков дает оценку творчества Николая Карамзина, предрекая ему долговечность, равную долговечности самой России:
Тот славный памятник,
отчизну украшая,
И будет говорить, покуда Русь
святая
Сама себе не изменит!
Подчеркивая неразрывную связь исторических знаний и русского языка с самосознанием народа и существованием самой Родины, Языков делает это замечательным образом. Он пишет о России:
преданья
Давно скончавшихся веков
Про светлые дела,
про лютые страданья,
Покуда наш язык, могучий
и прекрасный,
Их вещий и могучий глас,
Певучий и живой, звучит нам
За этими несколькими строчками просматриваются и непереоценимая значимость скрупулезного многолетнего собирания, сбережения и осмысливания историографом массы документальных источников и фактов, и вклад писателя в развитие литературы и сохранение русского языка, и патриотизм Карамзина, и патриотизм самого Языкова с его мудрым и неравнодушным взглядом на подмеченную им неразрывную связь.