Заметка о записке Карамзина, представленной въ 1820 году, Императору Александру I касательно освобожденiя крестьянъ.
Изложенiе записки, сколько помнится, довольно сходно съ подлинникомъ: если не въ самой редакцiи, то въ мысляхъ и въ сущности. Только подана она была Государю Александру Павловичу не чрезъ руки графа Каподистрiя, а прямо и лично самимъ графомъ Воронцовымъ.
Въ записке не было испрашиваемо, чтобы составившееся общество было подъ руководствомъ управляющаго Министерствомъ Внутреннихъ Делъ, а сказано, подъ председательствомъ лица, которое благоугодно будетъ Государю по этому делу назначить. Подписали эту записку графъ Воронцовъ, князь Меншиковъ, генералъ-адъютантъ Иларiонъ Васильевичъ Васильчиковъ, генералъ-адъютантъ графъ Станиславъ Потоцкой, три брата Тургеневыхъ (Александръ, Николай и Сергей, впрочемъ, за Сергея подписались братья, потому что самъ онъ былъ тогда заграницею) и князь Петръ Вяземской, только что прiехавшiй въ Петербургъ на время изъ Варшавы. Другихъ подписей, кажется, не было. Вотъ какъ дело происходило: графъ Воронцовъ заблаговременно предварилъ Государя о желанiи некоторыхъ помещиковъ подать ему всеподданнейшее прошенiе такого рода. Государь очень милостиво принялъ это предложенiе и сказалъ, что оно совершенно соответствуетъ давнишнимъ и всегдашнимъ желанiямъ его.
О таковомъ Высочайшемъ отзыве графъ Воронцовъ уведомилъ вышепомянутыя лица. Записка была немедленно составлена, не упомнится теперь кемъ именно, но вероятно Александромъ или Николаемъ Тургеневымъ. Назначенъ былъ отъ Государя день, въ который графъ Воронцовъ долженъ былъ привезти эту записку въ Царское Село. Она была всеми означенными лицами подписана. Но накануне поездки графа Воронцова въ Царское Село генералъ Васильчиковъ сказалъ графу, что онъ одумался и отказывается отъ участiя въ этомъ деле, на томъ, между прочимъ, основанiи, что онъ не считаетъ себя вправе подписывать такую бумагу, потому что онъ не отделенный сынъ при отце и самъ никакими крестьянами не владеетъ. Разумеется, бумага тутъ же была изорвана, снова переписана и подписана прежними лицами за исключенiемъ Васильчикова. На другой день явившись въ Государю, графъ Воронцовъ нашелъ его уже въ совершенно другомъ настроенiи въ отношенiи въ делу, которое онъ еще такъ недавно приветствовалъ охотно и благодушно. Императоръ торопливо принялъ бумагу изъ рукъ графа Воронцова, торопливо прочелъ ее и сказалъ ему: - "Здесь никакого общества и комитета не нужно, а каждый изъ желающихъ пускай представитъ отдельно свое мненiе и свой проектъ Министру Внутреннихъ Делъ, тотъ разсмотритъ его и по возможности дастъ ему надлежащiй ходъ". Такимъ образомъ дело принимало другой оборотъ. Во первыхъ, ясно оказывалось, что Государь уже не доверялъ рукамъ, которыя должны были подготовить вопросъ для дальнейшей государственной и окончательной разработки. Во вторыхъ. также несомненно оказывалось, что дело пошло бы обыкновеннымъ бумажно-канцелярскимъ порядкомъ, и благополучно опочило бы въ пещерахъ министерства на вечныя времена.
объ исходе или, вернее, о паденiи зачатаго дела, а поручилъ Жуковскому его о томъ уведомить. Темъ дело и закончилось. Неизвестно, что могло или кто могъ повредить въ уме Государя предпрiятiю, которое началось такъ благонадежно и съ такими залогами прочнаго и желаннаго осуществленiя. Впрочемъ, какъ эта попытка не держалась втайне, но, вероятно, что-нибудь о ней да проскользнуло въ городскiе слухи Вследствiе того противники освобожденiя крестьянъ, а можетъ быть и недоброжелатели некоторыхъ изъ подписавшихся лицъ, нашли доступъ къ Государю, представили дело въ превратномъ виде и успели зародить сомненiя и подозренiя въ осторожномъ и малодоверчивомъ нраве Императора Александра. Разсказывали тогда, что графъ Потоцкой, после претерпенной неудачи просилъ на коленяхъ прощенiя у Государя и каялся предъ нимъ, какъ будто въ преступномъ замысле. Но нельзя полагать, чтобы все это дело оставило въ Государе невыгодное впечатленiе и неудовольствiе противъ подателей помянутой записки. По крайней мере несколько дней спустя, Государь встретясь, въ обыкновенной утренней прогулке по Царскосельскому саду, съ Карамзинымъ, сказалъ ему: - "Вы полагаете, что мысль объ освобожденiи крестьянъ не имеетъ ни отголоска, ни сочувствiя въ Россiи, а вотъ получилъ я на дняхъ прошенiе, противоречащее вашему мненiю. Записка подписана все известными лицами, между коими и вашъ родственникъ князь Вяземскiй". Сей последнiй не говорилъ о тонъ Карамзину, не потому что онъ считалъ Карамзина противникомъ освобожденiя, а потому что положено было держать это дело втайне. Упомянувъ о Карамзине, ныне при ожесточенныхъ нападкахъ на него въ некоторыхъ журналахъ нашихъ, невольно хотелось бы войти въ изследованiе и оценку воззренiя его на вопросъ освобожденiя крестьянъ и на другiе такъ называемые либеральные вопросы. Но ответы и возраженiя на обвиненiя ополчившихся противъ памяти Карамзина вовлекли бы въ слишкомъ далекую полемику. Можно ограничиться на первый разъ изложенiемъ некоторыхъ мыслей и указанiй. Въ означенныхъ нападкахъ нередко встречаешь глубокое неведенiе о томъ, что было, и поверхностное и одностороннее воззренiе на то, что есть: что также равняется неведенiю. Оценщики Карамзина и среды ему современной покушаются и силятся выставить его человекомъ отсталымъ, даже въ свое время и врагомъ всякаго измененiя и улучшенiя въ государственномъ устройстве. Такой судъ надъ нимъ совершенно ложенъ. Мишенью для обстреливанья и чутъ ли не разстреливанья Карамзина служитъ обыкновенно записка о древней и новой Россiи. Нетъ сомненья, что эта записка можетъ быть признана политической и гражданской исповедью автора. Изъ нея видно, что Карамзинъ не сочувствовалъ поспешнымъ и, по мненiю его, нередко мало обдуманнымъ нововведенiямъ, которыя должны были прирости къ почве на развалинахъ. Какъ историкъ, онъ опасался крутой ломки настоящаго, которое, такъ сказать, на глазахъ его воплотилось изъ событiй минувшаго. Онъ зналъ изъ опыта вековъ, что исторiя и судьбы народовъ не упрочиваются скачками, а совершаются постепенно и медленно, какъ всякое благоразумное и благонадежное развитiе. Есть школа историческая и та, что можно назвать скороспелою школой публицистики. Карамзинъ умомъ, верованiями и душою принадлежалъ первой.
Кто-то сказалъ о Сперанскомъ, что, при всехъ многостороннихъ и гибкихъ способностяхъ и дарованiяхъ его, онъ былъ ничто иное какъ чиновникъ огромнаго размера. и политическiй бытъ ея, потребности, свойства и ту степень зрелости, которая въ состоянiи выдержать разные попытки и эксперименты. Ему могло казаться, что Сперанскiй более способенъ ломать, нежели строить; более способенъ пересаживать, нежели сеять. Позволяя себе строгiя сужденiя о политическихъ и гражданскихъ понятiяхъ Карамзина, забываютъ одно важное обстоятельство, а именно - эпоху, въ которую онъ действовалъ. Въ то время надъ Европою и надъ Россiей постоянно тяготелъ Дамоклесовъ и Наполеоновскiй мечъ. Россiи угрожала все ближе и ближе подходящая къ ней опасность. Карамзинъ могъ бояться крутыхъ измененiй въ государственномъ быту Россiи, бояться, чтобы подъ этой ломкою, въ ожиданiи будущихъ благъ, не ослабели и не разсеялись силы Россiи, столь нужныя ей для отпора, когда настанетъ день роковой и сокрушительной борьбы. Впрочемъ нельзя отрицать, что Карамзинъ въ известной записке своей можетъ быть иногда слишкомъ горячо, резко, а иногда и насмешливо отзывался о Сперанскомъ и преобразованiяхъ его. Но онъ по совести и убежденiямъ своимъ хотелъ предостеречь правительство и, такъ сказать, отвлечь его съ пути пролагаемаго Сперанскимъ. Для убежденiя Царя ему должно было не щадить вожатаго, по мненiю его опаснаго, притомъ должно сказать, что не смотря на кротость и благодушiе, Карамзинъ могъ иногда и нечувствительно поддаваться увлеченiю слова. Онъ былъ авторъ. И въ записке его полемической писатель подчасъ нарушаетъ спокойствiе, безпристрастiе и воздержность судiи. Но онъ не былъ ни завистникомъ, ни личнымъ врагомъ Сперанскаго и быть не могъ потому, что зависть и вражда были чужды чистой и возвышенной душе его. Напротивъ, былъ онъ того мненiя, что въ известной мере можно и должно било воспользоватъся дарованiями Сперанскаго. Вотъ тому доказательство. Государь однажды жаловался Карамзину на недостатокъ людей, которые могли бы служить помощниками ему. Карамзинъ указалъ ему на Сперанскаго, который тогда только-что возвратился въ Петербургъ. Но ответъ Государя, кажется, выразилъ мненiе не совсемъ благопрiятное Сперанскому.
Спустя шестьдесятъ летъ некоторые судятъ о Карамзине по нынешнимъ понятiямъ, выработавшимся силою времени и событiй, многiе судятъ о немъ не только по нынешнимъ, созревшимъ понятiямъ, но и по нынешнимъ увлеченiямъ, чуть ли не угадывая и не присвоивая себе и завтрашнее. Одинъ Французскiй писатель сказалъ: "надобно уметь входить въ чужiя мысли и уметь выходить изъ нихъ, точно также, какъ надобно уметь выходить изъ своихъ мыслей и возвращаться къ нимъ". Такое передвиженiе везде редко встречается, а у насъ и подавно. Наши умы сидятъ дома съ своими домочадцами и единомыслителями при запертыхъ дверяхъ и съ закрытыми ставнями. Ничего нетъ легче, какъ промышлять, такъ сказать, дешевымъ и готовымъ либерализмомъ. Для этого только стоитъ прочесть две - три книги известныхъ западныхъ публицистовъ и выписать изъ нихъ рецепты для составленiя всехъ возможныхъ политическихъ и гражданскихъ вольностей. Но трудность заключается въ томъ, чтобы во время и смотря по сложенiю пацiента, применять эти рецепты. Карамзинъ не былъ въ сущности врагомъ учрежденiй; такъ Императоръ Александръ переводилъ слово по той же причине, что онъ былъ историкъ.
Въ Англiи нетъ писанной конституцiи, но она, такъ сказать, воплощена въ государстве и въ народе. Тамъ въ пренiяхъ палатъ не ссылаются поминутно на такую-то или другую статью государственной хартiи, для защиты того или другаго общественнаго права. Во Францiи въ писанныхъ многостатейныхъ конституцiяхъ недостатка нетъ. Выбирай любую: при каждомъ политическомъ перевороте является новая; а все толку мало и Францiя около ста летъ все еще не можетъ досочиниться до конституцiи и до государственнаго порядка, которые дали бы ей средство жить правильною и здоровою жизнью. Если Карамзинъ былъ не охотникъ до писанныхъ и, такъ сказать, канцелярско-бумажныхъ конституцiй, то онъ былъ врагъ всякаго насилiя, всякой несправедливости, всякаго произвола. Лучшая конституцiя, которую вы въ настоящее время можете дать Россiи, говорилъ онъ Императору, заключается въ твердой и ни въ какомъ случае непоколебимой воле истребить произволъ въ самомъ себе и въ техъ, которыхъ облекаете вы властью.