Письмо И. И. Дмитриеву
Царское Село, 22 окт. 1825
Любезнейший друг! В ответ на милое письмо твое скажу, что о вкусах, по старому латинскому изречению, не спорят: я точно наслаждаюсь здешнею тихой, уединенной жизнью, когда здоров и не имею сердечной тревоги. Все часы дня приятным образом: в девять утра гуляю по сухим и в ненастье дорогам, вокруг прекрасного, не туманного озера, славимого и в Convesations d'Emilie; в 11-м завтракаю с семейством и работаю с удовольствием до двух, еще находя в себе и душу и воображение; в два часа на коне, ни на дождь, ни на снег: трясусь, качаюсь -- и весел; возвращаюсь с аппетитом, обедаю с моими любезными, дремлю в креслах и в темноте вечерней еще хожу час по саду, смотрю вдали на огни домов, слушаю колокольчик скачущих по большой дороге и не редко совы; возвратясь свежим, читаю газеты, журналы не русские, книгу не русскую; в 9 часов пьем чай за круглым столом и с десяти до половины двенадцатого читаем с женою и с двумя девицами Вальтер Скотта, романы, но с невинной для воображения и сердца, всегда жалея, что вечера коротки. Не знаю скуки с зевотою и благодарю Бога. Рад жить так до конца жизни. Вот следствие, вероятно, лучшего здоровья; не знаю, продолжится ли, но так теперь. Что мне город? ж думаем недели через три перебраться туда; наши девицы не моего вкуса, и Сонюшка в флюсе, обвиняя в том наши китайские домики, хотя и не сырые, не холодные. Я так неподвижен, что был только однажды в Гатчине, несмотря на мою сердечную к императрице. Работа сделалась для меня опять сладка: знаешь ли, что я с слезами чувствую признательность к небу за свое историческое дело? Знаю, что и как пишу; в своем тихом восторге не думаю ни о современниках, ни о потомстве: я независим и наслаждаюсь только своим трудом, любовью к отечеству и у. Пусть никто не будет читать моей Истории: она есть, и довольно для меня. Одним словом, я совершенный граф Хвостов по жару к Музам или Музе! За неимением читателей могу читать себя и бормотать сердцу, где и что хорошо. Мне остается просить Бога единственно о здоровье милых и насущном хлебе до той минуты,
"Как на водах Меандра,
Пропев, умолкнет навсегда".
Чтобы чувствовать всю сладость жизни, надобно любить и смерть, как сладкое успокоение в объятиях Отца. В мои веселые, светлые часы я всегда бываю ласков к мысли о смерти, мало заботясь о бессмертии авторском, хотя и здесь способности ума авторству. -- Так пишут к друзьям из уединения.
Теперь обратимся к Парижу, где наш Тургенев, одетый лучшим портным, питаемый лучшим ресторатёром, наслаждается жизнью, не забывая русских друзей; в доказательство чего прислал жене и дочерям моим цветы, etc. Без него Петербург для нас опустел: разве Блудов от времени до времени будет к нам заглядывать, Жуковский, граф Сергей Петрович -- или Хвостов!
Радуюсь вашим свадьбам. Новобрачный Бекетов не сын ли Аполлона Ник.? -- Видишь ли иногда А. Ф. Малиновского? Давно ничего об нем не слышу. -- Брат Александр Мих. хлопочет здесь о займе денег и к искреннему сожалению, с ним почти не вижусь; и ему и мне ездить не легко по грязи 25 верст.
Прости, любезнейший друг, до первого письма или мысленного свидания. Будь здоров. Все мое семейство обнимает тебя нежно. Жена и девицы благодарят за милые строки.
Ты уже совершенно кончил Прочитываешь ли, добавляешь ли? Сколько в них листов? Я исчислять листы. -- Навеки твой
Н. Карамзин.