Меланхолiя и воображенiе.
Повесть Госпожи Жанлисъ.
Въ осеннiй вечеръ, Нельсонъ, молодой и прекрасной, сиделъ одинъ передъ каминомъ, облокотясь на столъ въ глубокой задумчивости, и держалъ въ руке письмо друга своего, Вильгельма…. Сей другъ писалъ къ нему следующее:
«Какъ часто люди несправедливо жалуются на судьбу! Я былъ въ отчаянiи, когда мне надлежало разстаться съ Берлиномъ, и писалъ къ тебе, любезной Нельсонъ, что ты одинъ, съ своею вечною меланхолiею и романическимъ воображенiемъ, могъ бы безъ ужаса жить въ дикихъ окрестностяхъ Вармбруна, подъ тенiю горы Кинаста. Я ехалъ въ Шлезiю какъ въ ссылку, безпрестанно жалея о прiятной столице и любезныхъ ея обществахъ. Уединенiе, сельская жизнь, красоты Природы, живописные ландшафты нравились мне только въ хорошихъ описанiяхъ… Не удивишься-ли, когда скажу тебе, что светъ и все его блестящiя веселья ныне забыты мною; что днемъ и ночью брожу по лесамъ, сижу на развалинахъ стараго замка и не чувствую, какъ летитъ время?… Эта новость предуведомляетъ тебя о другой, не менее чудной: я влюбленъ безъ памяти, первый разъ въ жизни моей и навеки!
„И въ самомъ деле одно мгновенiе одинъ взоръ души Ангельской, кроткой и нежной, воспалили мое сердце… Но какiе глаза, лицо, красота и любезность: … Эльмина!…. Не правда ли, другъ мой, что одно это имя заключаетъ въ себе какую-то неизъяснимую прелесть? Можно ли произнести его безъ чувства?… Но ты желаешь знать подробности: ахъ! какъ мило говорить объ нихъ!… И, такъ слушай.
«На другой день по моемъ прiезде въ Варнбрунъ я отъ скуки захотелъ видеть славную гору Кинастъ, которая составляетъ часть большой цепи горъ, называемыхъ Гигантскими (Riefengebürge). На ея вершине открылся мне великолепный видъ…. Я съ любопытствомъ разсматривалъ тамъ живописныя развалины огромнаго замка, построеннаго, какъ говорятъ, въ 15 веке Герцогомъ Болькономъ храбрымъ. Ныне Природа тамъ снова утвердила свое владычество, и следы человеческiе почти изгладились. Большiя, густыя дерева, по крайней мере современники разрушеннаго замка, стоятъ среди лежащихъ на земле колоннъ; все тропинки заросли мохомъ и терновникомъ. Тутъ былъ некогда блестящiй Дворъ; тутъ Государь, славный въ свое время, радовался безсмертiемъ своего имени, ныне совершенно забытаго!… Остались еще некоторые своды, часовня, башня, темница. Я ходилъ одинъ среди развалинъ, философствуя самъ съ собою о Дворе Герцога Болькона — и вдругъ женскiй, нежный, меланхолическiй голосъ отозвался въ моемъ сердце… Любезная невидимка пела романсъ уединенной Кольмы… Ты знаешь эту Поэму Оссiанову…. Я слушалъ съ восторгомъ. Ничто такъ живо не представляетъ воображенiю милаго лица, какъ прiятный, трогательный голосъ. Въ нетерпенiи видеть любезную певицу спешу къ ней — и вдругъ стою неподвижно какъ мраморъ: вижу Эльмину!… Она сидела на развалинахъ аркады подле своей матери… Описывать-ли ее? Конечно; но не теперь, а со временемъ: отныне могу писать къ тебе объ одной Эльмине; ничто другое не занимаетъ меня… На сей разъ буду говорить только объ ея глазахъ… Одинъ человекъ на земле можетъ быть щастливъ ихъ взоромъ: горе всемъ другимъ! Природа въ глазахъ Эльмины трогательнымъ образомъ соединила все чему Небо велитъ намъ удивляться съ любовiю, верить, повиноваться. Атеистъ, смотря на нихъ, переменялъ бы образъ мыслей своихъ; онъ увиделъ бы: душу, оживленную огнемъ небеснымъ; увиделъ-бы добродетель, я не могъ бы не обожать ея святаго образа. Большiе темно-голубые глаза Эльмины, сквозь черныя длинныя ресницы, сiяютъ умомъ и кротостiю. Тишина невинности умеряетъ, такъ сказать, пылкую и глубокую чувствительность въ ея взорахъ, страсть не могла бы украсить ихъ — нетъ, она ослабила бы выраженiе этой Ангельской непорочности. Никогда, никогда не осмелюсь желать, чтобы Эльмина одно со мною чувствовала; хочу единственно обожать ее и посвятить ей все минуты жизни моей. Эльмине семнадцать летъ; она составляетъ единственное утешенiе родителей, довольно богатыхъ, и свободна въ выборе супруга. Однакожь думаю, что щастливецъ долженъ сперва угодить матери: дочь безъ ея воли не отдастъ никому своего милаго сердца. Къ нещастiю, ветреность моя известна; знаютъ, что я былъ игрокъ… Мать Эльмины имеетъ право быть строгою; она молчалива, важна, чувствительна и принимаетъ меня холодно; впрочемъ здешнiе совместники мне совсемъ не страшны. Я уверенъ, что сердце Эльмины свободно, оно въ невинности своей любитъ только однихъ родителей, а мать до чрезвычайности… Прости, мой другъ. Teперь уже не боюсь твоей строгой Морали: я въ шесть недель удивительнымъ образомъ сталъ благоразуменъ во всемъ — кроме любви.»
«Какъ щастливъ Вильгельмъ!» думалъ сей молодой человекъ: «онъ нашелъ предметъ достойный страсти, и знаетъ теперь, для чего живетъ въ свете!»… Нельсонъ, сынъ Англiйскаго купца, родился въ Дрездене; въ угожденiе отцу женился на богатой Немке, добродушной и хорошо воспитанной, но холодной до крайности. Генрiета была одна изъ техъ красавицъ, которыхъ любятъ хвалить женщины и старики: имела всю свежесть молодости и правильныя черты лица, но безъ всякой прiятности, такъ, что самая завистливая, самая непрелестная кокетка не могла бы ее бояться. Нельсонъ, пылкой и чувствительной, находилъ въ ней верную жену, хорошую хозяйку, но сердце его оставалось безъ подруги. утешаясь единственно своею нежностiю къ Коралiи, милой дочери, онъ даже и съ сей стороны былъ недоволенъ Генрiетою, которая занималась более домашнею экономiею, нежели воспитанiемъ дочери, и думала, что целомудрiе и бережливость составляютъ единственную должность супруги и матери. Сiе мненiе есть общее въ Немецкой земле; и хотя Госпожа Нельсонъ безъ сомненiя имела слишкомъ ограниченное понятiе о трогательныхъ и милыхъ обязанностяхъ супружества, однакожъ она могла бы еще быть образцомъ для молодыхъ женъ во Францiи.
Нельсонъ въ другой разъ читаетъ то место Вильгельтова письма, где онъ говоритъ: Эльмина… не правда ли, что одно это имя заключаетъ въ себе какую-то неизъяснимую прелесть?.. Глаза его устремляются на сiе опасное имя… Наконецъ онъ произноситъ его въ слухъ, въ самомъ деле чувствуетъ въ сердце какое-то необыкновенное движенiе. Ему кажется, что Эльмина должна быть Ангеломъ, пленивъ человека ветренаго, и совсемъ не романическаго. — Въ тотъ же вечеръ Нельсонъ отвечалъ Вильгелъму, и говоря въ письме своемъ только объ Эльмине, просилъ его сообщить ему слова и музыку романса Кольмы; онъ любилъ Оссiана, и ложась спать, съ великимъ удовольствiемъ прочиталъ въ немъ сiю трогательную Поэму. Мудрено ли, что воображенiе его и во сне занималось темъ же, чемъ наяву? Едва закрывъ глаза, онъ увиделъ молодую женщину въ длинномъ флеровомъ покрывале, сквозь которое можно было заметить только одинъ прелестный стихъ ея. Сердце его волнуется и говоритъ ему: это Эльмина! Но въ то же мгновенiе сiя таинственная незнакомка удаляется, делая знакъ рукою, чтобы онъ не ходилъ за нею. Молодой человекъ не повинуется и следитъ за Эльминою, которая вступаетъ въ густую тьму и скрывается. Нельсонъ кличетъ ее, но, вместо ответа, слышитъ одно ея стенанiе. Холодный потъ льется градомъ съ лица его: онъ проснулся — и сiя мечта, украшаемая именемъ Эльмины, съ того времени сделалась для него предметомъ опасной задумчивости.
копiю. Нельсонъ, чрезмерно желая видеть лицо, представляемое ему воображенiемъ всегда подъ флеромъ, спешилъ къ Ангелике, которая была съ нимъ знакома и съ удовольствiемъ показала Эльмининъ портретъ. Нельсонъ устремилъ на него глаза, и несколько минутъ безмолвствовалъ. Кауфманъ говорила, что ей никогда не случалось видеть такого прекраснаго, выразительнаго лица, и что она хочетъ изобразить Эльмину въ виде Меланхолiи. Нельсонъ не отвечалъ ни слова; не мыслилъ, a только чувствовалъ; изумленный, тронутый, удивлялся красоте въ молчанiи.
Несколько разъ онъ былъ у Ангелики; смотрелъ, какъ она писала картину Эльмины, и сиделъ неподвижно часа по три; возвращался домой и пелъ, играя на фортепiано, романсъ Кольмы. Когда портретъ и картину отослали въ Шлезiю, Нельсонъ огорчился душевно: ему казалось, что онъ разстался съ милымъ другомъ; самъ удивлялся страннымъ чувствамъ своимъ, но единственно для того, чтобы заниматься ими еще более: они пленяли его романическое воображенiе и казались ему одною любезною мечтою, ни мало не опасною и не порочною. «Еще не слыхавъ объ Эльмине, думалъ Нельсонъ, я былъ уверенъ, что въ свете есть женщина прекрасная, чувствительная, невинная, которую сердце мое полюбило бы страстно, естьли бы случай свелъ меня съ нею: теперь знаю, что эта милая незнакомка называется Эльминою, знаю черты лица ея и место, где она живетъ. Въ состоянiи моемъ нетъ въ самомъ деле ни малейшей перемены: безъ всякой надежды хочу питать въ сердце — не любовь, которая не можетъ родиться безъ личнаго знакомства, но всегдашнюю грусть и сожаленiе. Женившись, я боялся встретиться съ тою, которой искать мне уже не дозволено, но къ которой тайно стремился душею: теперь мечтательное воображенiе мое остановилось на действительномъ предмете, и я безъ трепета могу смотреть на прекрасную женщину, видя ее въ первый разъ. Между горами Шлезiи будутъ отныне носиться мысли мои, безъ ясной цели, но постоянно.
написать на горе Кинасте молодую женщину, сидящую на развалинахъ: она видна была только въ перспективе, но совершенная Греческая профиль изображала для него Эльмину. Среди ландшафтовъ онъ поставилъ, въ большихъ золотыхъ рамахъ, образъ Меланхолi, закрытой флеромъ и сидящей на крутомъ берегу моря; она прижимала ко груди своей раненную горлицу; у ногъ ея лежалъ изломанный якорь. Въ семъ кабинете онъ сиживалъ по нескольку часовъ въ день, и всякой разъ съ явнымъ замешательствомъ распечатывалъ Вильгельмовы письма. Другъ уведомилъ его, что онъ хочетъ открыться Гocпоже Б*, Эльмининой матери, въ чувствахъ своихъ. Нельсонъ безпокоился, съ живейшимъ нетерпенiемъ ожидая следствiй, и недели черезъ две узналъ, что Госпожа Б* решительно отказала Вильгельму. Это известiе обрадовало его… Нельсонъ былъ недоволенъ собою, и виделъ, что самыя тайныя чувства, противныя разсудку и морали, имеютъ вредное влiянiе на сердце. После того онъ несколько месяцевъ не получалъ писемъ отъ своего друга. Наконецъ Вильгельмъ уведомилъ его, что онъ былъ нездоровъ; что мать Эльмины умерла, но что судьба его не переменилась, что Эльмина, горестная, неутешная, считаетъ преступленiемъ вытти за такого человека, который не нравился ея родительнице; что ему, лишенному всей надежды, разсудокъ советуетъ удалиться, и что онъ выедетъ изъ Шлезiи, какъ скоро найдетъ купца для своего поместья…. Въ сiе время Нельсонъ имелъ нещастiе потерять отца, и глубокая, душевная печаль усилила въ немъ все другiя чувства. Въ горести онъ хотелъ утешить себя по крайней мере совершенною независимостiю: оставилъ торговлю, и не думалъ о томъ, что въ двадцать семь летъ не дозволено человеку ни отдыхать, ни быть празднымъ. Ничто не удерживало его въ Дрездене: Нельсонъ объявилъ своимъ знакомымъ, что онъ желаетъ выехать изъ того места, где все напоминаетъ ему горестную потерю. Тайныя мысль утверждала его въ семъ намеренiи: Нельсонъ скрывалъ ее съ великимъ старанiемъ отъ самого себя, чтобы не бороться съ нею. По смерти отца отъ уже не запирался въ кабинете своемъ; не хотелъ думать объ Эльмине, и мыслилъ объ ней только нечаянно!… Можно не слушаться разсудка, но совести обмануть не возможно.
Вильгельмъ въ письмахъ своихъ безпрестанно жаловался на то, что земля его не продается. Вдругъ Нельсонъ пишетъ къ нему что онъ покупаетъ ее и краснеется, читая ответъ признательнаго Вильгельма, который считалъ его предложенiе действiемъ великодушной дружбы, и трогательнымъ образомъ изъявлялъ свою благодарность. Какъ молодой Англичанинъ ни уверялъ себя, что Саксонiя никогда ему не нравилась; что уединенiе и тишина всего лучше для его характера, и что дружба требуетъ отъ него сей услуге, важной для Вильгельмова спокойствiя: однакожь онъ чувствовалъ въ сердце какое-то необыкновенное мучительное волненiе, которое было темнымъ предвещанiемъ бедствiя. Угрызенiе совести въ страстяхъ порочныхъ и кротхая надежда добродетели заставили насъ верить предчувствiямъ… Нельсонъ съ неизъяснимымъ внутреннимъ безпокойствомъ приготовлялся къ отъезду. Намеренiе его не удивило ни жены, ни знакомыхъ: дружба его съ Вильгельмомъ изъясняла покупку земли въ Шлезiи. Къ тому же онъ былъ нездоровъ, и Медики, советующiе обыкновенно ехать туда, куда больному хочется, уверяли, что Вармбрунскiя воды сделаютъ ему великую пользу. Холодная, равнодушная Генрiета могла, и въ Шлезiи заниматься хозяйствомъ, и более ничего не требовала. Нельсонъ поехалъ въ Мае месяце; онъ носилъ еще по отце трауръ. Вильгельма уже не было въ Шлезiи; онъ навсегда выехалъ изъ отечества, съ намеренiемъ поселиться во Францiи. Нельсонъ дорогою казался задумчивымъ, безпокойнымъ; ночью прiехалъ въ Варнбрунъ; спалъ очень мало, всталъ на разсвете и спешилъ на гору Кинастъ; всходилъ на ея вершину съ темъ сердечнымъ волненiемъ, которое бываетъ следствiемъ самыхъ нежнейшихъ воспоминанiй; искалъ разрушенной аркады — увиделъ ее и затрепеталъ: пламенное воображенiе представило ему трогательную Эльмину: онъ виделъ красоту ея, слышалъ голосъ и романсъ Кольмы…. Несколько часовъ провелъ въ какомъ-то сладостномъ, меланхолическомъ забвенiи, и съ трудомъ могъ оставить сiе место, въ намеренiи приходить туда всякое утро. Возвратясь домой, Нельсонъ осматривалъ свое жилище и везде находилъ знаки Вильгельмовой страсти къ Эльмине. Въ отдаленномъ углу сада почти на всехъ деревьяхъ было изображено имя ея. Маленькая прекрасная беседка представляла храмъ Надежды. Это место пленило Нельсона. Онъ вздумалъ окружить его высокимъ палисадомъ, заклеилъ мхомъ имя Эльмины, и подо всякимъ деревомъ велелъ сделать канапе.
Господинъ Б*, Эльмининъ отецъ, жилъ зимою въ Гиршберге, a летомъ въ деревне близь Вармбруна и славнаго водопада, окруженнаго скалами и лесомъ. Нельсонъ узналъ, что дочь его не перестаетъ оплакивать родительницу и живетъ въ совершенномъ уединенiи. Все съ жаромъ хвалили ея красоту, умъ, таланты; но мущины жаловались на ея гордую холодность, a женщины находили безпрестанную печаль о матери притворствомъ: везде и всегда обыкновенные люди такъ судятъ. Правда, что Эльмина некоторымъ образомъ показывала, будто хочетъ славиться своею глубокою и нежною горестiю: она всякое утро носила цветы на гробъ матеря. Такiе знаки печали бываютъ въ самомъ деле подозрительны; но въ осьмнадцать летъ романическiя идеи кажутся особеннымъ вдохновенiемъ чувствительности. Къ тому же умирающая мать просила Эльмину смотреть всегда за цветникомъ, где она любила читать съ нею книги: нежная дочь, исполняя волю ея, вздумала посвятить ей все его цветы. Нельсонъ узналъ это обстоятельство отъ друга Эльмины, Гжи. Сульмеръ, которая жила въ соседстве Господина Б*. Онъ пылалъ нетерпенiемъ встретиться съ нею; но Эльмина не показывалась ни въобществахъ, ни на гуляньяхъ. „Хочу, думалъ онъ, только одинъ разъ увидеть ее, чтобы впечатлеть истинный образъ ея въ моемъ сердце, и навеки удалиться!“
въ ограде, къ нему спиною, подле деревяннаго креста. Обелискъ осененъ большимъ кипариснымъ деревомъ; но молодой человекъ видитъ черное платье и флеровое покрывало, развеваемое ветромъ… Онъ идетъ, останавливается, едва можетъ дышать… Часъ, место, безмолвiе и сей невидимый предметъ, который уже столь давно занимаетъ его воображенiе и наконецъ отделяется отъ него только гробомъ, производятъ въ немъ страшное волненiе… Горестное предчувствiе и религiя соединяются съ разсудкомъ и съ голосомъ добродетели. Онъ ужасается, воображая, какое влiянiе на всю жизнь его могутъ иметь сiи минуты… Дерзнетъ ли не уважить святилища смерти? Онъ еще только безразсуденъ, только ослепленъ мечтою; но шагъ далее, и мечта опасная обратится въ действительность, и страсть гибельная, безъ утешенiя и надежды, будетъ адомъ чувствительнаго сердца… „Нетъ, нетъ: думаетъ злощастный: не хочу подвергаться такой опасности; не хочу оскорбить того, что всею на земле святее: горести, невинности и добродетели. Жертвую любопытствомъ, и почтительную любовь мою къ Эльмине докажу темъ, что буду убегать ее!“.. Но онъ стоитъ еще неподвижно, и глаза его наполняются слезами которыя ослабляютъ въ немъ твердость души… Тутъ сильный порывъ ветра разделилъ ветви кипариса; флеровое покрывало упало на землю…. Нельсонъ забываетъ все, летитъ къ обелиску, останавливается передъ Эльминою, трепещетъ и опирается объ дерево… Наконецъ они видятъ другъ друга — нещастные, образованные Природою для страстной любви взаимной, но разлучаемые судьбою…. Они оба смотрятъ и бледнеютъ…. Эльмина стояла на коленяхъ y гроба, но, пораженная видомъ молодаго человека, не думала встать. Онъ казался для нее небеснымъ явленiемъ, вышедшимъ какъ будто бы изъ гроба, съ симъ милымъ, кроткимъ, выразительнымъ лицомъ, и, подобно ей, въ одежде печали. Она вообразила его Генiемъ скорби и чувствительности: не хотела удалиться, и въ семъ трогательномъ, хотя и новомъ для нее предмете, находила что то знакомое, близкое сердцу; видела прекрасные глаза его, орошенные слезами; видела въ нихъ глубокую меланхолiю, нежность, смятенiе души — однимъ словомъ, все собственныя чувства свои; думала: „онъ также печаленъ, также плачетъ, и молодость его увядаетъ въ горе!“ Сiя мысль еще более тронула ея чувствительность; она подняла глаза на небо, снова обратила ихъ на Нельсона, и нежнымъ взоромъ своимъ говорила ему: „мы оба нещастливы, и я сердечно о тебе жалею: „… Нельсонъ, будучи вне себя, проливаетъ слезы; крепко сжавъ руки, даетъ, кажется, вечную клятву… но въ ту же минуту вдругъ закрываетъ лицо свое и спешитъ удалиться… Нещастный: теперь уже поздно!… Онъ бежалъ, не зная куда, и такъ скоро, что не могъ ни разсуждать, ни думать; уже не плакалъ, не стеналъ, но сердце его терзалось… Наконецъ останавливается въ самомъ дикомъ месте, среди голыхъ скалъ ужасной высоты. Глубокiя разселины образуютъ тамъ множество пещеръ, ископанныхъ рукою Природы. Никогда трава не покрывала сей безплодной земли, где расли только изсохшiе кусты и бледный мохъ. Голые камни и темныя впадины гротовъ представляли изумленному взору яркое слiянiе лучей солнечныхъ съ густымъ мракомъ. Натура, кажется, приготовила сiе страшное уединенiе единственно для того, чтобы оно служило последнимъ убежищемъ для отчаянныхъ; кажется, что эхо сихъ пещеръ должно повторять одно стенанiе и крикъ ночныхъ птицъ…. Нельсонъ бросается на камень, съ ужасомъ обращаясь къ собственнымъ мыслямъ своимъ…. «И такъ, думаетъ онъ, вместо горести темной и мечтательной, которая своею неосновательностiю заставляла меня краснеться, теперь имею действительную и вечную!» Душа моя, образованная для меланхолiи ожидала ее!.. она есть для меня наслажденiе!… Эльмина!… ахъ! какое слабое понятiе давали мне объ ней все описанiя и портретъ, воспалившiй мое воображенiе! Можетъ ли кисть представить ея взоръ и выраженiе лица?.. Глаза Эльмины встретились съ моими, говорили со мною, отвечали мне; наши слезы текли вместе, наши сердца соединялись на минуту въ своихъ нежныхъ чувствахъ…. Она бледнела, трепетала… И мне уже не видаться съ нею? жить въ свете безъ надежды хотя еще одинъ разъ насладиться такимъ же восторгомъ блаженства?… Пораженный сею мыслiю, Нельсонъ въ мучительномъ изступленiи несколько минутъ твердилъ одни слова: мне уже не видаться съ нею!… Наконецъ, взглянувъ на окружающiе его предметы, сказалъ: «это место отвечаетъ расположенiю души моей; я буду здесь часто!..»
сей молодой человекъ, котораго имя было ей неизвестно, но сердце такъ знакомо! Въ тотъ же день Госпожа Сульмеръ, другъ ея начала говорить съ великою похвалою о молодомъ Англичанине, прiехавшемъ къ водамъ для поправленiя своего здоровья, разстроеннаго горестiю о кончине милой супруги. «Онъ носитъ еще трауръ?» спросила Эльмина съ любопытствомъ. Я всякой день вижу его въ черномъ кафтане, отвечала Гж. Сульмеръ. — «Хорошъ ли онъ лицомъ?» — Какъ Ангелъ. Ты сама знаешь его. — «По чему же?» — Онъ сказывалъ, что виделъ тебя нынешнiй день по утру на кладбище. — «Правда (отвечала Эльмина закрасневшись, будучи уверена, что сей иностранецъ есть Нельсонъ): какъ его фамилiя?» — Фриморъ….. Тутъ Эльмина, соединивъ для себя это имя съ Нельсоновымъ лицомъ, воспоминанiемъ утренней сцены, тайно обрадовалась, что такъ скоро могла удовлетворить своему любопытству. Сей иностранецъ, чувствительный и нещастный, занималъ ее во весь день, и мысль, что онъ любилъ страстно, еще более пленила ее воображенiе. Мущины въ любви хотятъ новаго сердца: напротивъ того женщины скорее привязываются къ темъ, которые уже доказали срою нежность; оне радуются опытомъ великой чувствительности и находятъ въ немъ для себя щастливую уверенность, которая не нужна мущинамъ, и которой они не ищутъ. —
Г. Фриморъ, гуляя поутру, действительно виделъ Эльмину на кладбище за несколько минутъ до Нельсонова прихода; но она не видала его.
На другой день отдали Нельсону запечатанный пакетъ отъ Вильгельма. Онъ нашелъ въ немъ переплетенную книгу и следующее письмо: «Поверяю тебе, любезный другъ, залогъ важный для моего сердца…. Черезъ три месяца по смерти Госпожи Б*, когда я могъ еще надеяться быть щастливымъ, Госпожа Сульмеръ сказала мне, что Эльмина пишетъ журналъ, единственно посвященный памяти родительницы [1]; что это yпражненiе питаетъ ея горесть и еще более разстроиваетъ здоровье. Я не видалъ уже Эльмины, но часто бывалъ y Господина Б*: однажды, въ маленькомъ кабинете, подле Эльмининой спальни, увиделъ журналъ ея, — тихонько взялъ его и въ ту же минуту ушелъ, НапрасноЭльмина искала книги своей: я не могъ решиться возвратить ее, и, къ щастью, никому не пришло на мысль, чтобы она была унесена мною. Сей журналъ, которымъ Эльмина пять недель занималась, содержитъ въ себе сорокъ-две страницы, исписанныя ея рукою: сорокъ-две страницы любезныхъ, трогательныхъ мыслей, которыя излились изъ Эльминина сердца: Какое сокровище!… Не упрекай меня кражею: я жестоко за нее наказанъ; она увеличила любовь мою и въ то же время истребила надежду!… Выезжая изъ Вармбруна, не хочу взять съ собою этой книги: знаю наизусть ея содержимое и никогда его не забуду; но мне мучительно видеть Эльминину руку… Вверяю тебе сей трогательный памятникъ нежности. Возврати его Эльмине, но не прежде, какъ года черезъ два: теперь онъ возобновилъ бы печаль ея. — Нельсонъ! хочу, чтобы ты зналъ силу любви моей и горести: читай эту книгу!»
… На первой странице Эльмина изобразила профиль своей матери, и написала внизу следующее: «Ей было тридцать-шесть летъ!… Мы никогда не разставались!.. и первая разлука должна быть вечною! мысль страшная!… Время только умножитъ горесть мою: не будетъ ли она мне черезъ годъ еще нужнее? Чемъ долговременнее разлука съ милымъ, темъ сильнее желанiе видеть его…. Она была еще такъ молода! Я надеялась, состареться въ глазахъ ея и съ нею провести безопасно бурныя лета молодости. Она отвечала мне за будущее: я жила спокойно… Теперь все тревожитъ меня…. Поставленная на путь добродетели милою родительницею, желаю вечно итти имъ; но безъ вернаго путеводителя всякой новой шагъ ужасаетъ… Нетъ, никогда не переменю состоянiя; одинъ ея выборъ могъ ручаться мне за щастiе. Легко обмануть сердце неопытное; a съ нею могла ли я бояться своей неосторожности?… Судьба всего лишила меня: неизъяснимыхъ прiятностей любви, милыхъ ея попеченiй и благоразумныхъ советовъ. Для того, чтобы всегда быть щастливою и достойною такой матери, мне надлежало только любить ее и верить ей: теперь должно мне прiобрести все ея добродетели!.. Ахъ: надъ гробомъ милой я оплакиваю щастiе, спокойствiе, a можетъ бытъ и доброе имя!.. Только поведенiемъ своимъ могу чтить ея память. Одна неосторожность запятнала бы славу мою, и тогда я лишилась бы права оплакивать ея кончину: она не могла бы пережить моего безчестiя! Эта мысль ужасна… Обратить въ ничто все труды воспитанiя, все мудрые советы нежнейшей матери и потерять доброе имя, ею мне оставленное — нетъ, лучше умереть!… Признательность будетъ моею наставницею: она, она не велитъ мне на себя полагаться!… Знаю обязанности дочери, и верно исполню ихъ; въ уединенiи буду жить для моего родителя, и такимъ образомъ могу еще утвердить судьбу свою, которая сделалась опасною и неверною!»
Тутъ книга выпала изъ рукъ его. «Ангелъ добродетели! воскликнулъ Нельсонъ: мне оставалось только знать внуренность души твоей, и теперь знаю!».. Слезы текли ручьями изъ глазъ его. Онъ снова взялъ книгу, читалъ, разсматривалъ почеркъ руки, вникалъ въ каждое слово, более и более пленяясь умомъ и чувствительностiю Эльмины.
ея, видеть то место, где она жила. Садовникъ ввелъ его въ паркъ; тамъ увиделъ онъ цветникъ и беседку, окруженные железною решеткою; садовникъ сказалъ ему, что они собственно принадлежатъ Эльмине, и что Госпожа Б* отменно любила сiю часть парка. Нельсонъ упросилъ его отпереть дверь; но не могъ безъ угрызенiя совести войти въ это место, которое освящалось памятiю милой родительницы, и куда Эльмина даже самыхъ друзей ево ихъ не вводила. Тамъ все представляло душе мысли нежныя и трогательныя. Ароматическiй воздухъ, которымъ дышалъ Нельсонъ, казался ему благоуханiемъ невинности; а для сердца, волнуемаго порочною страстiю, чувства и вдохновенiя добродетели бываютъ уже мучительны: первое наказанiе нашихъ заблужденiй есть то, что мы не можемъ тогда удивляться ей безъ упрековъ совести…. Разсматривая все съ великимъ вниманiемъ и любопытствомъ, онъ заметилъ, что въ цветнике не было ничего, кроме ясминовъ и резеды. Садовникъ сказалъ ему, что Госпожа Б* любила ихъ более всехъ другихъ цветовъ, и что Эльмина украшаетъ ими гробъ ея. «Здесь (продолжалъ онъ, вошедши съ Нельсономъ въ беседку) здесь все осталось такъ, какъ было накануне болезни Госпожи Б*: Эльмина не приказала ни до чего касаться. Вотъ книги, которыя она читала вслухъ матери. Вотъ кресла и пяльцы нашей покойной Госпожи; a шутъ, подъ чернымъ флеромъ, лежитъ работа ея, которой она не успела кончишь»…. Нельсонъ, съ горестiю поднявъ флеръ, увиделъ не дошитый. цветокъ «Ахъ! рука еще молодой женщины (думалъ онъ) образовала половину этой розы; но вдругъ, оледеневъ, навеки остановилась, и работа часовая не могла быть докончена…. A мы спокойно занимаемся великими планами для будущаго и располагаемъ отдаленнымъ временемъ!» Опустивъ черное покрывало на пяльцы, Нельсонъ пересмотрелъ книги, лежавшiя на столе: молитвенникъ, Йонговы Ночи, Гервеевы Размышленiя. И такъ Эльмина бываетъ здесь часто? спросилъ онъ y садовника. — «Каждое утро, возвратясь съ кладбища, и въ самой тотъ часъ, въ которой прихаживала сюда съ матерью.» — Знаютъ ли, что она делаетъ? — «Знаютъ: Г. Б* и мы все, боясь, чтобы Эльмина отъ слезъ и рыданья не упала въ обморокъ, несколько разъ y дверей подслушивали и тихонько заглядывали въ окно. Она становятся на колени и молится, после того садится на стулъ подле большихъ, пустыхъ креселъ и читаетъ вслухъ, какъ бывало при матери.» — - Тутъ Нельсонъ, тронутый до глубины сердца, спешилъ вытти изъ беседки, сказавъ: «никто изъ смертныхъ не достоинъ входить въ это святилище добродетели.» — Возвратясь домой, онъ призвалъ работниковъ и велелъ сделать въ саду своемъ цветникъ, подобный Эльминину; насеялъ въ немъ ясминовъ и резеды; убралъ беседку свою такъ же, и чтобы сходство было совершенно, то поставилъ въ ней пяльцы съ недошитою розою, закрытою чернымъ флеромъ. Не нужно сказывать, что въ сiю часть сада, окруженную высокимъ заборомъ, никто не могъ входить, кроме хозяина; онъ запиралъ дверь и хранилъ y себя ключь. Генрiетта не была ни подозрительна, ни любопытна; сверхъ того издавна привыкнувъ къ Нельсоновымъ странностямъ, она даже и не заметила сей новой.
Между темъ Эльмина возвратилась изъ Гиршберга. Мнимый Фриморъ не выходилъ изъ ея мыслей. Она желала съ нимъ встретиться; но сей молодой человекъ не былъ знакомъ съ Госпожею Сульмеръ и не любилъ общества Вошедши въ свою беседку, Эльмина приметила, что флеръ на пяльцахъ немного измятъ, и что на темной матерiи видны следы пудры (которая ссыпалась съ Нельсоновыхъ волосовъ). Приступивъ къ садовнику, она заставила его наконецъ признаться, что онъ, по неотступной прозьбе, вводилъ туда молодаго, прекраснаго лицомъ иностранца, не хотевшаго сказать своего имени. Ему сделали выговоръ, но легкой и не грубой, a после разспрашивали его очень долго и съ великимъ любопытствомъ. Такое открытiе было весьма важно для Эльмины. Она могла справедливо заключить, что иностранецъ имелъ къ ней особенное вниманiе, и что сердце его некоторымъ образомъ ответствуетъ ея сердцу. Считая сего любезнаго меланхолика Гм. Фриморомъ, Эльмина вообразила, что онъ, оплакивая супругу, упрекаетъ себя новою склонностiю къ другой женщине — можетъ быть, y него есть дети; можетъ быть, онъ поклялся не входить въ новое обязательство!…. Сiя мысль несколько тревожила Эльмину; но она думала: Фриморъ свободенъ! великое утешенiе для женщины, когда она почитаетъ себя любимою!
задумывалась. Вдругъ сердце ея затрепетало: на левой стороне дороги молодой человекъ, въ черномъ кафтане, сходитъ съ лошади и целуетъ прекрасную девочку, которая играла на лугу. Это былъ Нельсонъ съ Коралiею. Няня, Англичанка, сидела подъ деревомъ. Нельсонъ громко сказалъ ей по-Англiйски, чтобы она шла съ Коралiею домой; селъ на лошадь и поехалъ шагомъ на встречу къ Эльмине, въ глубокой задумчивости смотря въ землю; наконецъ взглянувъ, видитъ въ десяти шагахъ отъ себя Эльмину, и по невольному движенiю останавливаетъ лошадь свою. Эльмина трепещетъ, бледнеетъ, не можетъ итти и готова упасть. Старикъ слуга, шедшiй за нею, испугался и бросился къ ней, закричавъ: «Боже мой! что съ вами делается?»… Она закраснелась, оперлась на слугу, поклонилась Нельсону, прошла мимо его, и черезъ минуту оглянулась назадъ: молодой человекъ удалялся и прытко скакалъ по дороге…. Эльмина, вздохнувъ, идетъ къ лугу, где Коралiя рвала цветы; увидевъ ее, она бежитъ къ ней на встречу. Эльмина съ нежностiю целуетъ ее, и, севъ на траве, беретъ къ себе на колени, чтобы лучше разсматривать ея прекрасное лицо, которое изображало все черты Нельсонова. Любезной младенецъ ласкаетъ ее, говоритъ о цветахъ, и вдругъ, начавъ играть ея волосами, проситъ ихъ для своего браслета. Эльмина ни мало не задумавшись, вынимаетъ изъ кармана ножницы, отрезываетъ у себя несколько волосъ и съ улыбкою подаетъ Коралiи; но рука ея дрожитъ и сердце бьется… Въ сiю минуту няня говоритъ, что имъ пора итти домой, и любезная малютка, прощаясь съ ласковою незнакомкою, твердитъ: приходите завтра; вы очень милы!
… Вспомнивъ о Коралiи и волосахъ, ей данныхъ, она думаетъ: «Незнакомецъ убегаетъ меня: какая же неосторожность съ моей стороны: Ахъ! естьли бы матушка была жива, я не могла бы поступить такъ безразсудно!»….. Слезы покатились изъ глазъ ея. Она решилась никогда уже не ходить на Вармбрунскую дорогу.
Могъ ли Нельсонъ безъ сильнаго сердечнаго движенiя слышать, какъ Эльмина ласкала Коралiю? Онъ взялъ ея прекрасные волосы, говоря, что велитъ сделать изъ нихъ браслетъ для дочери, но между темъ отнесъ ихъ въ свою любимую беседку и положилъ за стекло. Взоры и замешательство Эльмины давали ему и прежде чувствовать, что онъ могъ бы надеяться на взаимную любовь, естьли бы не былъ женатъ: даръ волосовъ, черезъ другiя руки, еще более утвердилъ его въ сей мысли, которая сперва произвела въ немъ живейшее удовольствiе, но обратилась въ ядъ для сердца, какъ скоро онъ вообразилъ следствiя. Жестокое угрызенiе совести разрушило всю прелесть нежныхъ мечтанiй его.
На другой день Госпожа Сульферъ, другъ и соседка Эльмины, пригласила къ себе Генрiету; Нельсонъ остался дома, боясь приближиться къ той, отъ которой ему по закону чести и совести надлежало удалиться…. Но ввечеру переменилъ свои мысли, души, что Эльмиана при гостяхъ никогда не бываетъ у своего друга; и сверхъ того решился днемъ гулять только въ саду. Успокоивъ себя такимъ великодушнымъ намеренiемъ, онъ селъ на лошадь и прiехалъ къ Госпоже Сульмеръ въ самый ужинъ. Ея домъ отделялся отъ Эльминина густою каштановою рощею, где большой ручей, падая съ высокой скалы, образовалъ чистой прудъ. На берегу его сделано было дерновое канапе и называлось Эльмининымъ, ибо она всякой вечеръ, после ужина, любила сидеть на немъ подъ шумомъ каскада.
стремился душею къ каштановому лесу, думая; «естьли она тамъ, я могу спрятаться; не все ли одно быть здесь или ближе къ ней?»… Сiя мысль решила его. Онъ летелъ изъ саду въ лесъ; вошедши въ него, идетъ осторожно — останавливается и слышитъ только одинъ шумъ водопада; приближается къ нему и боится всякаго шороха, желая искренно, чтобы Эльмина не видала его: ибо въ противномъ случае ему надлежало бы удалиться… Надобно подойти къ дерновому канапе: какъ дологъ кажется ему сей путь! Нельсонъ обходитъ вокругъ пруда, скрываясь въ тени; наконецъ видитъ цель свою, и бросается на траву въ усталости… Слушая съ великимъ вниманiемъ, уверяется, что канапе пусто; встаетъ, подходитъ къ нему ближе и тихонько разделяетъ гибкiя ветьви сиренги, чтобы одни листья скрывали отъ него Эльмину… трогаетъ репетицiю часовъ своихъ: бьетъ одиннадцать, и Нельсонъ говоритъ со вздохомъ: «она не будетъ!»… Въ самую ту минуту кто-то идетъ…. Онъ стоитъ неподвижно и не смеетъ дышать… Шорохъ приближается — и молодой человекъ съ восторгомъ слышитъ легкiй шумъ тафтянаго платья: это Эльмина… Она садится на канапе и говоритъ…. Нельсонъ въ первый разъ слышитъ милый голосъ ея…. «Лудвигъ! сказала Эльмина: сядь тамъ въ алее, и черезъ часъ напомни мне, что время иття домой.» Слуга удалился. Нельсонъ, все еще неподвижный, прижавшись лицомъ къ листьямъ, хочетъ слышать Эльминины мысли…. Она вздыхаетъ, плачетъ, и слезы его также льются. Желая разделять съ нею все чувства, онъ воспоминаетъ потерю отца, и такимъ образомъ соединяетъ муку нещастной любви съ горестiю сыновней нежности…. Уже совесть не терзаетъ его: будучи подле Эльмины и Нельсонъ очарованъ прелестiю невинности; сердце бьется тише; сладкое умиленiе мало по малу заступаетъ въ немъ место сильнаго волненiя страсти; все мысли его непорочны; не думая о будущемъ, онъ всею душею прилепляется къ сей минуте блаженства…. Ночь тиха. Натура безмолвствуетъ подъ таинственною завесою мрака. Одинъ шумъ водопада, столь благопрiятный для милой задумчивости и кроткой меланхолiи, оживляетъ мертвое уединенiе.
Нельсонъ съ того времени, какъ узналъ, что Эльмина любитъ ясмины и резеду, всякой день носилъ букетъ изъ сихъ цветовъ: она почувствовала ихъ запахъ, черезъ несколько минутъ кликнула Лудвига и велела ему посмотреть за деревьями, нетъ ли тамъ горшковъ съ цветами (думая, что Госпожа Сульмеръ могла, нарочно для нее, поставить ихъ близь канапе)… Нельсонъ спешитъ уйти, оставивъ на траве букетъ свой. Эльмина, испуганная шумомъ деревьевъ и восклицанiемъ Лудвига, встаетъ, и борачивается къ водопаду и видитъ, при свете луны, бегущаго Нельсона; тень его, мелькая по гладкой поверхности тихаго пруда, скоро исчезаетъ. Слуга возвратясь говоритъ ей, что за деревомъ сиделъ человекъ, которой скрылся какъ молнiя и на бегу уронилъ букетъ ясминовъ. «Подай его!» отвечаетъ Эльмина дрожащимъ голосомъ; беретъ, и видитъ, что цветы орошены слезами. Она кладетъ ихъ подъ свою косынку, идетъ домой, бросается на кресла, и смотритъ на букетъ Нельсоновъ съ душевнымъ умиленiемъ; думая: «Слезы его, милыя и трогательныя, высохли на моемъ сердце… Ахъ: цветы, посвящаемые мною горести и могиле, служатъ для меня первымъ залогомъ любви! ужасное предзнаменованiе!.. Онъ безъ сомненiя любитъ меня, но упрекаетъ себя склонностiю, которая сделалась дозволенною отъ потери его, и которая сражается въ немъ съ печалiю — такъ какъ и въ моемъ сердце! Дерзну ли вдругъ отказаться отъ своего намеренiя? Можетъ быть, судьба противится исполненiю тайныхъ моихъ желанiй… Съ самаго начала жизни какая-то неизъяснимая меланхолiя готовила меня къ нещастiю; я предчувствовала его, еще не видя и не боясь никакихъ бедствiй!… Осмеливаюсь, безъ нежной матери, выбрать предметъ для сердца, и тотъ, кого люблю, убегаетъ меня!… Нетъ, я не сотворена для щастья: .. Ахъ! безъ симпатiи горести любовь не победила бы во мне разсудка: Онъ пленилъ меня единственно образомъ печали»; страдалъ, плакалъ вместе со мною, и сердца наши разумели другъ друга. По крайней мере во всякомъ случае, и въ самомъ ужасномъ, невинность любви моей будетъ ея утешенiемь!
Между темъ Нельсонъ, въ горестныхъ размышленiяхъ у сиделъ подъ окномъ въ своей комнате. Эльмина его видела, Эльмина, можетъ быть, заметила страсть его. «Боже мой! думалъ онъ: за чемъ я сюда прiехалъ? Мне обольстить Эльмину! мне быть губителемъ непорочности! Могъ ли я положить ея на чистоту своего сердца? Питая недозволенную склонность, оно уже виновно, и Богъ знаетъ, къ чему приведетъ это первое заблужденiе! Какъ можно иметь доверенность къ самому себе? Решившись не казаться Эльмине, являюсь передъ нею со всемъ очарованiемъ, горестной чувствительности…. ищу другова случая съ нею встретиться, бегаю по следамъ ея; возмущаю тихiя удовольствiя Эльмининыхъ прогулокъ…. Ахъ! сколько слабостей влечетъ за собою одна, которой мы победить не умели!»
— великолепiе Натуры не пленяетъ растерзаннаго сердца. Кто мирно покоился въ объятiяхъ кроткаго сна, тотъ съ радостiю видитъ светлое утро; но глаза, помраченные слезами безнадежной страсти, отвращаются отъ него съ неудовольствiемъ…. Унылый Нельсонъ взглянулъ на обширную равнину, которая начинала озаряться, и мало по малу оживлялась. Скоро пришли на поле молодые крестьяне и крестьянки. Заиграла свирель, раздались звуки радости сердечной и непритворной. Горестное чувство, похожее на зависть, стеснило душу Нельсона. Онъ встаетъ, чтобы затворить окно, и вдругъ, въ отдаленiи, видитъ шпицъ мраморнаго обелиска на кладбище. Въ это время Эльмина обыкновенно приходила съ цветами ко гробу матери. Нельсонъ следуетъ за нею въ воображенiи; дивится милой, пленительной красоте ея… видитъ, что она провела ночь безпокойно: взоры ея томны, румянецъ на щекахъ бледнее. Эльмина приближается къ кладбищу, отворяетъ решетку, подходитъ медленно ко гробу, обнимаетъ мраморъ…. Нельсонъ, простирая къ обелиску руки, бросается на колена и восклицаетъ въ упоенiи страсти и горести: по крайней мере могъ плакать съ тобою!
Сильное волненiе сердца истощило въ немъ силы. Лицо его такъ переменилось, что все удивились, когда онъ сошелъ внизъ къ завтраку. Нельсонъ жаловался на головную боль и молчалъ. Но вдругъ произнесли имя Господина Б*… Онъ началъ слушать и узналъ, что Господинъ Б* уехалъ съ своею дочерью въ Саганъ (городокъ въ тридцати миляхъ отъ Вармбруна). Сiя неожидаемая новость поразила его. Онъ самъ хотелъ ехать въ Гиршбергъ на всю осень, чтобы не встречаться съ Эльминою; но вдругъ, не приготовясь, съ нею разлучишься; не иметь возможности видеть ее; лишиться всей Надежды на случай — сколько огорченiй!… Нельсонъ жалелъ даже и о томъ, что не могъ убегать Эльмины: для него прiятно было жертвовать ей своимъ наслажденiемъ.
Онъ скоро отменилъ ехать въ Гиршбергъ. Что бы заключили объ его отъезде? Какой найти предлогъ?… думалъ и не находилъ. Разумъ нашъ теряетъ всю силу свою, когда хотимъ доказать себе необходимость чего нибудь непрiятнаго!
— думалъ объ одной Эльмине, о пленительномъ ея взоре, о звуке голоса, которой такъ сильно потрясъ его сердце; считалъ дни и минуты мучительной разлуки; наконецъ, заключивъ, что ей уже надобно быть въ дороге, началъ опять находить прiятность въ своихъ прогулкахъ, и Вармбрунъ снова украсился въ глазахъ его.
итти въ садъ Госпожи Нельсонъ, и посмотреть, какъ онъ въ три месяца переменился. Я не знакомъ съ Госпожею Нельсонъ, отвечала Эльмина. — «Ее теперь нетъ дома; она въ гостяхъ у нашего соседа.» — Но впустятъ-ли меня въ садъ! — «Безъ сомненiя; онъ отворенъ для всехъ. На примеръ, Англичанинъ Фриморъ всякой день въ немъ бываетъ.» — Фриморъ? — «Да; вы, я думаю, съ нимъ встретитесь. Онъ недавно прошелъ мимо насъ и конечно въ садъ.» — Эльмина закраснелась, замешалась, подумала; наконецъ решилась я пошла.
Она все еще почитала Фриморомъ Нельсона, и съ трепетомъ входитъ въ садъ, думая, что найдетъ въ немъ Англичанина. Ея замешательство увеличилось, когда она увидела, въ конце длинной алеи, прелестную малютку, дочь Нельсонову, которая тотчасъ подбежала къ ней и бросилась на руки. Эльмина приближилась къ забору цветника, и вдругъ слышитъ крикъ, видитъ бегущихъ людей и пламя. Коралiя испугалась и скрылась. Эльмина села на дерновое. канапе въ пятидесяти шахахъ отъ забора. Нельсонъ, желая иметь во всякое время года резеду и ясмины, построилъ въ своемъ садике теплицу, которая отъ неосторожности садовника загорелась. Выломили дверь и въ минуту погасили огонь. Эльмина между темъ, не видя пламени, вздумала осмотреть цветникъ. Можно представить себе ея изумленiе, когда она увидела точно свой садикъ, свои ясмины и резеду! Духъ сихъ цветовъ произвелъ неизъяснимое чувство въ ея сердце; она вспомнила букетъ, орошенный слезами, и затрепетала…. Большiе ясминные кусты закрывали беседку; дверь была растворена. Эльмина, которой никто не заметилъ, пошла туда. Вдругъ позади ее оказали громко: Господинъ Фриморъ! вы забыли свою трость. Эльмина вздрогнула, остановилась, раздp3; лила немного ветьви, и увидела молодаго человека въ трауре, совсемъ ей незнакомаго, которой, внявъ изъ рукъ садовника трость, вышелъ изъ саду. Эльмина побледнела, очарованiе разрушилось, призракъ блаженства исчезъ навеки. Нещастная бросается въ беседку, желая несколько успокоиться…. Новое зрелище! Она въ своемъ кабинете: вотъ голубыя кресла ея матери; вотъ пяльцы, покрытыя чернымъ флеромъ; вотъ ея стулъ и маленькой столикъ… одно только лишнее: Эльминины волосы подъ стекломъ. «Боже мой! воскликнула она, залившись слезами: какая любовь! а моя благодарность есть преступленiе!… Ахъ! я одна преступница! за чемъ искала его? Чувствительной, добродетельной человекъ! онъ пылалъ страстiю, но убегалъ меня!»
Слезы лились рекою изъ глазъ Эльмины. Тайный голосъ разсудка повелевалъ ей взять свои волосы, данные милой дочери Лорда Фримора; ея сердце терзалось и противилось разсудку; но Эльмина решилась победить сердце свое, взяла перо и дрожащею рукою написала на лоскутке бумаги следующую записку къ Нельсону:
«Я была въ заблужденiи: почитала Фриморомъ того, кто встретился со мною на кладбище, 9 Іюня; думала, что прекрасный ребенокъ, которому я дала свои волосы, есть дочь Лорда Фримора: теперь узнала истину; завтра еду въ Гиршбергъ — и не возвращусь никогда»
…. Вдругъ вбегаетъ Коралiя, и кричитъ: вотъ папинька, папинька!…. Эльмнна посмотрела въ дверь; Нельсоновъ образъ мелькнулъ въ глазахъ ея; она затрепетала и упала въ обморокъ….. Пришедши въ память, видитъ передъ собою Нельсона, стоящаго на коленяхъ, бледнаго, съ растрепанными волосами — онъ держалъ въ руке спиртъ, а маленькая Коралiя плакала и целовала ее…. Эльмина съ трепетомъ взглянула на Нельсона, отворотилась, взяла Коралiю на руки, прижала къ сердцу и залилась. слезами…. Нельсонъ, вне себя и все еще на коленяхъ, схватилъ руку своей дочери, поцеловалъ ее съ жаромъ, и посмотревъ на Коралiю глазами, въ которыхъ блистали слезы, сказалъ выразительнымъ, страстнымъ голосомъ: «о милая дочь! ты никогда меня не утешишь, но съ этой минуты будешь мне драгоценнее!»…. Встаетъ, и съ видомъ неописанной горести бросается въ двери…. Горестное восклицанiе, которое вырвалось изъ сердца Эльмины, потрясаетъ всю его душу; онъ останавливается, устремляетъ на нее пламенной взоръ и скрывается.
Эльмина, взявъ Коралiю за руку, выходитъ съ нею изъ опасной беседки… Знакомый, унылой голосъ зоветъ Коралiю. Эльмина, поцеловавъ ее въ последнiй разъ, удаляется и выходитъ изъ саду, отдохнувъ несколько минутъ на дерновомъ канапе. Отецъ Эльмины спросилъ о причине бледности лица ея: она сказала о пожаре въ саду, о своемъ страхе, и никто не искалъ другой причины.
Нельсонъ, уверенный въ послушанiи Коралiи, запретилъ ей говорить о прекрасной госпоже (такъ называла она Эльмяну); отослалъ ее домой, а самъ возвратился въ беседку, увиделъ записку Эльмины подле забытыхъ волосовъ, взялъ и читалъ ее съ трепетомъ… Онъ чувствовалъ, что заблужденiе должно было усилить въ сердце Эльмины такую склонность, которой не противилась ея добродетель…. Случай открылъ ей, съ какимъ жаромъ, съ какимъ изступленiемъ обожали ее; случай открылъ ему, что сердце Эльмины пылало вместе съ его сердцемъ… Ахъ! сiи восхитительныя мысли были новы для души Нельсоновой! Страшный образъ будущаго не приводилъ его въ трепетъ; онъ забылъ на минуту и честь и спокойствiе и непорочность Эльмины! «Она меня любитъ! она знаетъ, какъ страстно любима мною! повторялъ онъ: могу ли обвинять себя? Небо хотело соединить узами симпатiи, благодарности, нещастiя и сожаленiя два сердца, разлученныя должностiю!…. Вечныя, священныя узы!… Она знаетъ, она чувствуетъ у какъ неизъяснимо люблю ее!… Эльмина будетъ жалеть обо мне, оплачетъ горестную судьбу мою!»
Такова любовь, самая пылкая, самая страстная! все относитъ къ одной себе, находитъ утешительную прелесть въ страданiяхъ, ею причиняемыхъ…. Любовь, всегда нежная, часто бываетъ безжалостна!
«Эльмина оставляетъ Вармбрунъ! Эльмина уже не возвратится!» сказалъ Нельсонъ съ горестiю и решился написать къ ней. Письмо его было коротко и просто: онъ клялся убегать ее, целый месяцъ не выходить изъ дому, и умолялъ Эльмину отложишь свой отъездъ въ Гиршбергъ. На другой день, передъ зарею у Нельсонъ пошелъ на кладбище и положилъ письмо на гробь Госпожи Б* — не было другова средства доставить его Эльмине. Спрятавшись въ кустахъ, ожидалъ онъ ея прихода. — Эльмина приближается ко гробу; бледнеетъ, видя письмо; беретъ его дрожащею рукою, прочитываетъ несколько разъ сряду, кладетъ на свою грудь, и слезы ручьями льются изъ глазъ ея. Сiи слезы были ответомъ Эльмины. Нельсонъ, уверенный, что прозьба его будетъ исполнена, хотелъ уже удалиться, какъ вдругъ заметилъ, что Эльмина съ робкимъ замешательствомъ осматривалась вокругъ себя и чего то искала глазами…… Нельсонъ былъ недалеко отъ обелиска; тихонько потрясъ ветьвями куста, за которымъ скрывался; разделилъ ихъ и бросилъ букетъ ясминовъ на гробъ Госпожи Б*… Эльмина затрепетала, устремила на кустъ глаза свои — движенiемъ головы изъявила согласiе, и, махнувъ белымъ платкомъ, дала знать, чтобы Нельсонъ удалился. Онъ исполнилъ ея волю.
… Жить более шести недель подле опаснаго Нельсона, въ такомъ месте, где все напоминало о немъ; где образъ его всюду за нею следовалъ; где все говорило ей о Нельсоне: и маленькой садикъ, и запахъ ея цветовъ, и тихой кабинетъ, посвященный нежности, и самый гробъ ея матери!… Она уже не могла отделить чувствъ любви отъ впечатленiй горести и мыслей о смерти….. Эльмина съ трепетомъ, въ нерешимости, вошла въ цветникъ. Мысли, которыя ожидали ее въ беседке, были ей напередъ ужасны… «Ахъ! сказала она: вчера моя любовь я горесть могли назваться невинными; а ныне все переменилось! Я не найду наслажденiя въ слезахъ своихъ!»… Она отворила дверь, въ беседку, и обративъ глаза на большiя кресла своей матери, почувствовала робость, которая скоро превратилась въ ужасъ…. Эльмина стала, по обыкновенiю своему, на колени; хотела молиться усердно, но не могла… Странный предметъ темно представлялся ея воображенiю….. Казалось, что кресла, стоявшiя противъ нее, были непусты…. Глаза ея, устремленные въ книгу, видели образъ почтенный и грозный, укоряющiй слабую; тень была передъ нею!… Эльмина молилась; не смела тронуться съ места; волосы ея становились дыбомъ; холодъ разливался по всей ея внутренности, но голова Эльминина пылала: кровь подымалась въ нее съ быстротою и производила въ ушахъ обманчивый шумъ, подобный отдаленному звону погребательнаго колокола…. Въ сiю минуту большая книга упала съ полки и застучала…. Страхъ возвратилъ силы Эльмине, которая бросилась изъ беседки въ садъ, упала на дерновое канапе, и воскликнула: она выгнала меня; мои молитвы ей противны!
Пришедши въ себя, Эльмина ужаснулась своего движенiя, встала и ушла изъ саду. Въ спальне ея виселъ совершенно сходный портретъ Госпожи Б*, на которой, после ея кончины, Эльмина не имела твердости взглянуть ни разу. Госпожа Б* нарочно списала себя для Эльмины. Она изображена была во весь ростъ, съ отверстыми объятiями; нежный взоръ ея, казалось, призывалъ любезную дочь къ материнскому сердцу… Въ сей комнате и передъ симъ портретомъ Эльмина решилась провести остатокъ утра. Она всходитъ на лестницу, отворяетъ поспешно дверь и запирается въ спальне. Тутъ въ первой разъ воспоминанiе о Нельсоне изчезаетъ; любовь къ несравненной матери — первое, непорочное чувство Эльминина сердца — снова оживаетъ въ немъ. Эльмина думаетъ, что спокойствiе и невинность ея возвратились…. бросается на колени, устремляетъ глаза, помраченные слезами, на образъ незабвенной, и восклицаетъ: «о милая! здесь обновляю горесть свою; здесь, оплакивая потерю твою, живее чувствую цену добродетели! Отныне тебе одной посвятятся мои слезы… Ангельскiя черты твои напоминаютъ мне должность мою… Дай мне силу исполнить ее; подкрепи слабое сердце твоей Эльмины!»… Она села и задумалась; ей казалось, что голосъ матери, нежной и кроткой, говорилъ ей: беги, Эльмина! беги, пока есть время!… Ты на краю пропасти! нужна решительность и твердость! Беги, Эльмина! — … Исполню волю твою, о нежная родительница! сказала Эльмина съ жаромъ: я решилась; еду сей же вечеръ!…. Она взглянула на портретъ своей матери; чувство горести, сладкой и тихой, наполнило ея сердце. Ты еще жива для Эльмины, думала она: я слышала твой голосъ; онъ отдался въ моемъ сердце. Ахъ! твои объятiя не будутъ уже моимъ вернымъ и безопаснымъ убежищемъ…. но ты одна будешь оживлять мою душу; ты одна будешь подкреплять меня, слабую, осиротевшую!
Эльмина выходитъ изъ своей комнаты, съ твердымъ намеренiеѵiъ уехать въ тотъ же день въ Гиршбергъ, где жила ея тетка. Она была уверена, что отецъ согласится отпустить ее. Подошедши къ лестнице, Эльмина вспомнила обещанiе, данное Нельсону, что онъ подумаетъ? Не льзя ля предупредишь его? Но какъ? Не возможно?… Она остановилась въ размышленiи на первой ступени, и вдругъ услышала голосъ Госпожи Сульмеръ… Эльмина тайно обрадовалась сему посещенiю которое непозволяло ей говоришь объ отъезде съ отцемъ своимъ. Она сошла внизъ. «Со мной случилось было великое нещастiе, сказала Госпожа Сульмеръ: я нарочно прiехала къ тебе сама, боясь, чтобы не испугали тебя пустыми разсказами. Ныне по утру, на Вармбрунской дороге, взбесились мои лошади. Кучеръ не могъ удержать ихъ; оне скакали прямо въ пропасть, и мы конечно бы упали въ нее, когда бы Господинъ Нельсонъ, которой, по щасiтю, попался намъ на встречу, не бросился на лошадей и не остановилъ ихъ. Ты побледнела, моя милая!… Успокойся; опасность миновалась благополучно. Благодаря Нельсону, я отделалась однимъ страхомъ, и теперь узнала, что этотъ молодой человекъ, всегда задумчивый и печальный, услужливъ и добродушенъ.»- Правда, сказала Эльмина такъ тихо, что Госпожа Сульмеръ едва могла слышать: онъ подвергался великой опасности… — «Конечно, и я никогда не забуду его услуги. Только въ немъ есть странность: онъ дичится и бегаетъ отъ людей. Поверишь ли, что я никакъ не могла уговорить, его заехать ко мне въ деревню? Онъ сказалъ, что не выдетъ изъ комнаты до 15 или 20 Ноября… Не чудно ли это?» — Эльмина вздохнула и начала говорить о другомъ. Госпожа Сульмеръ просидела у нее часа три: время прошло; ехать въ городъ было уже поздно. Эльмина отложила отъездъ свой до следующаго утра. Но тайный голосъ, голосъ безпокойной совести твердилъ ей: беги, Эльмина! беги, пока есть время!… Она не имела силъ повиноваться ему; — решительность исчезла; новыя мысли, новыя сомненiя волновали ея душу: Нельсонъ далъ слово не казаться на глаза ея! За чемъ же огорчать его отъездомъ? Она его не увидитъ: для чего же не остаться?… и Эльмина осталась.
Нельсона, задумчиваго и печальнаго, день и ночь за нею следовалъ. — Терзаясь раскаянiемъ и не имея силъ победить страсти, Эльмина потеряла спокойствiе, лишилась сна, разстроила свое здоровье. Нельсонъ слышалъ о томъ и страдалъ: какъ мучительно приближенiе нещастiя, когда не имеемъ способа действовать, съ надеждою отвратить его! Нельсонъ не могъ видеть Эльмины, не могъ ни съ кемъ говорить о болезни ея, делалъ множество плановъ, одинъ другому противныхъ: то начиналъ писать къ Эльминие, и дралъ свои письма; то вдругъ сбирался ехать въ Дрезденъ… Часто приходило ему на мысль увезти Эльмину… «Мы поселимся, думалъ онъ, въ тайномъ убежище… Коралiя будетъ съ нами… Эльмина проститъ мою дерзость… видя мою горесть, забудетъ свою собственную… мы будкамъ вздыхать, проливать слезы, но будемъ неразлучны! — Что я говорю?… Мне развратить Эльмину! отравить раскаянiемъ непорочную жизнь ея! мне унизить Эльмину, образецъ совершенства, достойную обожанiя!… Одна только Ангельская добродетель могла очаровать мое воображенiе… сердце мое, только восхищаясь ею, могло впасть въ заблужденiе?… О Эльмина! боготворя тебя, не могу питать въ себе обыкновенныхъ чувствъ!… Твоя любовь и добродетель равно для меня священны!..
Между темъ Эльмина переселилась въ Вармбрунъ, къ водамъ; она приближилась къ Нельсону, и оживилась. Медики везде разгласили, что они вылечили ее: Нельсонъ поверилъ, и решился остаться на всю зиму въ Вармбруне. Наконецъ Эльмина съ отцомъ своимъ уехала въ Гиршбергъ. Не смотря на ея отсутствiе, всякое утра лежали новые цветы на гробе Госпожи Б*. Эльмина поручила сiю должность одной маленькой девочке, именемъ Лене, крестнице ея матери: такимъ образомъ невинность заступила место добродетели. Нельсонъ месяца черезъ два узналъ, что Лена больна и не можетъ ходить на кладбище: на другой день онъ всталъ до свету, самъ отнесъ на гробъ цветы — и съ того времени ни дождь, ни снегъ не мешали ему исполнять сей произвольной обязанности съ величайшею точностiю, мысль, что Эльмина угадаетъ невидимую руку, которая приноситъ жертву праху матери ея, была для него восхитительна. Съ какимъ удовольствiемъ онъ садилъ и поливалъ цветы, столь любезные его сердцу по ихъ употребленiю! Самая разлука уже казалась сносною. Нельсонъ, живучи въ Вармбруне, заступалъ место Эльмины!… Въ самомъ деле слыша о букете цветовъ, всякое утро приносимомъ на могилу Госпожи Б* во время Лениной болезни, она угадала истину; а темъ, которые съ удивленiемъ говорили ей о сей странности, отвечала, что мать ея многимъ делала добро, и что такая жертва есть конечно действiе трогательной благодарности. Тайна, сказала она, придаетъ ей гораздо более цены. Нельсонъ скрывался отъ самыхъ своихъ домашнихъ: никто изъ нихъ не зналъ, где онъ бываетъ такъ рано по утру. Однажды застала его на: дороге ужасная буря съ градомъ. Нельсонъ едва могъ дойти до кладбища, и положивъ цветы, укрылся подъ большимъ деревомъ въ ограде. Тамъ, смотря на востокъ, въ ту сторону, где былъ Гиршбергъ, онъ съ нежнымъ удовольствiемъ воображалъ Эльмину, пробужденную шумомъ града: „она думаетъ обо мне; знаетъ, что я здесь, и жалеетъ!.. Ахъ, нетъ! участь моя достойна зависти! Благодарю Небо за эту бурю, которая обращаетъ мысли твои на меня!… Эта глубокая тьма скрываетъ отъ глазъ моихъ разделяющее насъ пространство… Я одинъ съ своимъ воображенiемъ, и следственно съ тобою; вижу, слышу вздохи твои, и люблю густую тьму ночи более лучезарнаго дня!… Ахъ! горестная любовь, осужденная на безмолвiе, можетъ обнаруживаться только во мраке; днемъ надобно мне притворяться, скрывать слезы и тоску мою!“..
— смотрела, каково время, — и мысленно провожала своего друга до кладбища. Буря сделала ей гораздо более вреда, нежели ему: во весь тотъ день она чувствовала себя хуже обыкновеннаго; но ввечеру поехала въ кабинетъ эстамповъ. Выбравъ для себя некоторые, Эльмина хотела уже итти — но вдругъ ноги ея подкосились… Вошли два человека, которыхъ, не смотря на темноту, она тотчасъ узнала: Госпожа Сульмеръ и Нельсонъ… „Боже мой! что съ вами делается?“ сказала первая Пельсону, которой затрепеталъ, ударился объ столъ, отскочилъ назадъ, и съ трудомъ могъ отвечать несколько словъ. Между темъ Госпожа Сульмеръ, видя Эльмину, подошла къ ней и спросила объ ея здоровье. Я дурно провела эту ночь, отвечала она тихимъ голосомъ: буря меня очень безпокоила. — „Какъ! разве ты боишься ветру и града?“ — Боюсь ночью, сказала Эльмина, и велела подвезти карету. Госпожа Сулынеръ захотела ехать съ нею; оне вышли вместе… Нельсонъ подалъ дрожащую руку Эльмине, которая въ замешательстве обступилась съ подножки — онъ схватилъ ее обеими руками и стоялъ неподвижно…. Эльмина въ его объятiяхъ!.. Нельсонъ чувствуетъ ея дыханiе!… Страхъ, тайна и добродетель, для сердецъ нежныхъ и страстныхъ, украшаютъ неизъяснимою прелестiю самые малейшiе случаи. Какая благосклонность женщины легкомысленной и порочной могла бы такъ восхищать любовника у какъ въ сiю минуту восхищался Нельсонъ!… Онъ изумленъ своимъ блаженствомъ; ему кажется, что оно превосходитъ все его желанiя… Не убилась ли ты? спросила Госпожа Сульмеръ, Эльмина хотела отвечать; но не могла сказать ни слова… Садится, и карета едетъ…. Нельсонъ смотритъ въ следъ за нею; уже не видитъ, но еще слышитъ вдали стукъ ея; скоро все исчезло, какъ минутное восхитительное сновиденiе; въ сердце его осталось одно чувство живейшей любви и горести. Онъ возвращается въ лавку, видитъ несколько отложенныхъ эстамповъ и слышитъ, что девица Б* купила ихъ. Нельсонъ разсматриваетъ всякой эстампъ, желая угадать, для чего выбрала его Эльмина, и покупаетъ для себя такiе же; они темъ более ему нравились, что содержанiе ихъ было меланхолическое и трогательное — наконецъ онъ садится въ коляску и едетъ въ Вармбрунъ.
Между темъ здоровье Эльмины день ото дня слабело. Сделали новой консилiумъ, и Медики объявили, что она въ злой чахотке, но кто можетъ еще выздороветь, и советовали ей немедленно ехать къ Пирмонтскимъ водамъ. Нельсонъ узналъ все отъ Госпожи Сульмеръ, и былъ въ отчаянiи. Страхъ лишиться обожаемой Эльмины, которая любила его взаимно, оживилъ въ немъ раскаянiе. „И такъ я прiехалъ сюда за темъ, думалъ онъ, чтобы отравить ядомъ горести и сократишь жизнь ея! не могъ скрыть тайны своей, победилъ разсудокъ Эльмины, тронулъ сердце — и веду ее къ могиле!.. Какая же розница между мною и гнуснымъ развратителемъ?.. Ахъ! слабость можетъ быть столь же гибельна, какъ и злодейство…. Сiя мысль устрашила Нельсона; пламенное воображенiе представило ему Эльмину умирающую!.. Тутъ узналъ онъ всю муку страсти, которая противна совести, и съ которою ты не хотели бороться; судилъ себя жестоко, и признавался, что ехалъ въ Вармбрунъ съ темною надеждою не только узнать, но и прельстить Эльмину, и что внутренно ожидалъ всего отъ времени…. „Боже мой! воскликнулъ онъ съ ужасомъ: она не нашла бы защиты для себя ни въ чести моей, ни въ совести; одна смерть могла ее у меня похитить; одна могила была ей вернымъ убежищемъ!.. О Эльмина! перестань меня ужасаться!.. Живи, живи, хотя бы надлежало мне навеки разстаться съ тобою и победить любовь, которая, не смотря на угрызенiе совести, милее всего для души моей!.. Ахъ! не забвенiе твое можетъ быть главнымъ для меня нещастiемъ: я найду утешенiе въ мысли, что ты жива и спокойна; но что буду, естьли перестану любить тебя?.. умру, уничтожусь душею!.. Можно прибегнуть къ великодушiю, когда жизнь мучительна, но какъ сносишь ее, когда она есть только бремя?.. Такъ, мне должно всемъ пожертвовать спокойствiю Эльмины; должно удалиться, и наве;ки! въ разлуке съ нею могу питать любовь и менее терзаться совестiю!“
тому же Эльмина ехала въ Пирмонтъ. И такъ Нельсонъ отправился въ Дрезденъ, но съ великою горестiю; и хотя говорилъ самому себе, что уже никогда не возвратится въ Шлезiю, однакожь не решился: ни продать, ни отдать въ наемъ своего дому. Во всю дорогу онъ мучился страхомъ и жестокимъ предчувствiемъ. Видя кладбище или погребенiе, невольнымъ образомъ думалъ объ Эльмине, и наконецъ не могъ вообразить ее безъ могилы и гроба! Сiи две мысли сделались въ его воображенiи нераздельными и произвели въ немъ такую глубокую меланхолiю, что иногда онъ казался помешеннымъ; часто трепеталъ у бледнелъ и закрывалъ глаза съ ужасными судорогами въ лице; въ другое время плакалъ, стоялъ неподвижно, ничего не слыхалъ и на вопросы не отмечалъ ни слова — когда же наконецъ приходилъ въ себя, тогда впадалъ въ унынiе, въ чрезвычайное изнеможенiе: онъ жаловался на слабыя нервы, и Генрiета, не подозревая ничего более, спокойно давала ему принимать Гофмановы капли.
Нельсонъ нашелъ тестя своего въ гнилой горячке съ пятнами и не хотелъ впускать къ нему Генрiеты, но она уже заразилась сего болезнiю, слегла въ постелю и не встала. Опасность ея возбудила всю чувствительность мужа; но ему трудно было удалять отъ себя мысль, которая невольнымъ образомъ представлялась ему и походила на ужасную радость… Состоянiе мучительное для сердца добраго и нежнаго, когда тайныя его желанiя, вопреки великодушнымъ правиламъ, не согласны съ законами добродетели!… Чтобы избавиться отъ несносныхъ упрековъ совести, Нельсонъ поступилъ какъ вернейшiй и нежный супругъ; не только ходилъ за больною, но даже не оставлялъ ее ни на минуту, и черезъ неделю самъ занемогъ горячкою. Генрiета умерла въ десятой день: онъ уже чувствовалъ сильной жаръ, но былъ съ нею до последней ея минуты; наконецъ его вынесли въ другую комнату. Видя на себе багровыя пятна, онъ съ некоторымъ удовольствiемъ думалъ, что заразился сею болезнiю ходя за своею нещастною женою; сiя мысль успокоивала его совесть. — Болезнь Нельсонова была продолжительна и казалась смертельною. Двенадцать дней онъ не выходилъ изъ безпамятства. Ложный слухъ о его кончине разнесся и дошелъ въ Пирмонте до Эльмины… Черезъ неделю она узнала, что Нельсонъ живъ; но смерть была уже въ груди ея.
Нельсонъ опамятовался, и первою его мыслiю было: я свободенъ! Ему отдали письмо отъ Госпожи Сульнеръ, давно писанное: она уведомляла его, что Эльмине стало лучше. Онъ скоро выздоровелъ и спешилъ окончишь дела свои, чтобы возвратиться въ Вармбрунъ; но, не смотря на перемену состоянiя — не смотря на то, что былъ уверенъ въ любви взаимной — не могъ радоваться. Одна чистая совесть умеетъ наслаждаться кроткою надеждою. Нельсону казалось, что Провиденiе не можетъ благословить любви, которая столь долго была порочною. Онъ ехалъ съ неописаннымъ безпокойствомъ, предчувствуя ударъ судьбы, и наконецъ услышалъ въ Вармбруне, что Эльмина возвратилась изъ Пирмонта умирающею, хотя всякой день бываетъ еще на гробе матери….
отъ Эльмины: „Наконецъ могу видеться и говорить съ вами безъ преступленiя; завтра въ 5 часовъ утра буду на кладбище. Эльмина.“ Злощастный Нельсонъ, видя сiе милое имя, подписанное слабою, хладеющею рукою, ожилъ въ сердце, но только для страданiя… Отчаянiе могло бы довести его до чего нибудь ужаснаго, естьли бы Эльмина не назначила ему горестнаго свиданiя. „Такъ, говорилъ онъ, мне должно видеть еще смерть Эльмины, слышать ея последнее стенанiе, и тогда уже думать о конце ненавистнаго бытiя моего!“ Кровь его кипела, мрачная свирепость, казалось, истребила въ немъ чувствительность. Онъ старался собирать въ мысляхъ все ужасы, чтобы ужаснее проклинать долю свою, сердце его, ожесточенное страданiемъ, не могло умилиться, и стремилось только къ изступленiямъ безумной злобы на судьбу; ненависть къ жизни побеждала въ немъ самую любовь!…
она неумышленно сделала какую нибудь вину, бросилась на колени, сложила руки и со слезами воскликнула: простите, папенька, простите!… Сiе любезное движенiе невинности тронуло Нельсона, не утешивъ его сердца. Онъ еще более почувствовалъ горесть свою, лишась той обманчивой твердости, которая по крайней мере не даетъ душе размягчиться… Онъ взялъ Коралiю на руки, заливаясь слезами. Милыя ласки ея привели его въ нежное умиленiе и въ то же время возбудили въ немъ горестную мысль… „Такъ, сказалъ Нельсонъ, естьли останусь жить для тебя, то верно долженъ буду видеть смерть твою!“… Онъ посадилъ ее на стулъ и, кликнувъ слугу, велелъ вывести. — Сiя страшная ночь прошла для него въ неизъяснимой тоске, не облегчаемой никакою надеждою. Онъ безпрестанно твердилъ себе, что Эльмина умираетъ отъ нещастной любви его, и вообразилъ наконецъ, что она, прежде знакомства съ нимъ имевъ отвращенiе отъ супружества, конечно бы не вышла замужъ до смерти жены его…. Сiя мысль увеличила Нельсоново раскаянiе, такъ, что онъ даже не понималъ своей безразсудности. Угрызенiя совести бываютъ всего мучительнее, естьли преступленiе лишило насъ того самаго щастiя, для котораго мы его сделали.
„Что будетъ со мною, думалъ онъ, когда приближусь къ могиламъ; когда увижу Эльмину бледную, обезображенную, почти уже мертвую… на томъ самомъ месте, где я въ первый разъ виделъ ее во всемъ блеске молодости и красоты!… Но мне должно укрепиться въ сердце: для того ли пойду къ ней, чтобы ускорить ея кончину?“… Онъ пошелъ на кладбище. Мысль, что Эльмина не знаетъ, можетъ быть, своей опасности и страхъ открыть ей глаза, вооружили его мужествомъ; а чтобы еще более утвердиться въ семъ расположенiи, то онъ старался оживить въ растерзанной душе своей хотя слабую искру надежды, думая, что Медики часто обманываются, и что молодость легко можетъ спасти Эльмину…. Въ 5 часовъ Нельсонъ слышитъ стукъ кареты, съ трепетомъ обращаетъ глаза на ворота и хладеетъ отъ ужаса, видя Эльмину…. Она уже не походила на ту прелестную женщину, которая пленяла глаза цветущею красотою; но казалась только тенiю прежней. Эльмины, все еще трогательною и прiятною, но слабою и томною — едва идущею въ сiю обитель смерти — едва сносящею светъ утреннiй и готовою скрыться въ могиле, на которую она въ безмолвiи опиралась. Подле гроба сделано было дерновое канапе: Эльмина села… Нельсонъ стоялъ неподвижно и смотрелъ на нее глазами отчаянiя… Она движенiемъ руки указала ему подле себя место… Сiи нещастные любовники, которые еще никогда не говорили другъ съ другомъ, наконецъ могутъ перервать молчанiе, но единственно для того, чтобы проститься навеки… Эльмина отъ слабости и сердечнаго волненiя не въ силахъ сказать ни слова. Ея тяжелое дыханiе, бледность и помраченные глаза изображали, казалось, последнюю минуту жизни…. Нельсонъ съ восклицанiемъ ужаса протянулъ руки къ Эльмине, которая опускаетъ голову на грудь его, говоря; „ахъ! какъ мило покоиться тутъ безъ угрызенiя совести!“… Тихiй, но все еще милый голосъ ея проникнулъ во глубину Нельсонова сердца…. Эльмина смотритъ на него съ Ангельскою нежностiю; еще живетъ, еще любитъ своего друга… Онъ прижимаетъ ее къ своей груди, и прелесть взаимной любви, которою душа ихъ въ первый разъ свободно наслаждалась, сильнее ужаснаго рока и самой смерти; она побеждаетъ на минуту горесть!… Эльмина, кажется, воскресаетъ; румянецъ блеснулъ на щекахъ ея, глаза наполнились слезами — а слезы давно уже были для нее жизнiю…. Она, встала, положила руку на гробъ и сказала: „Нельсонъ! вотъ обыкновенный конецъ и самой щастливой страсти!“.. Онъ бросился на колена передъ нею и прижалъ къ сердцу руку ея… „Здесь, продолжала Эльмина, здесь любовь, подъ трогательнымъ видомъ сожаленiя, пленила нашъ разсудокъ. Этотъ гробъ напоминаетъ мне все чувства и все горести, которыя имела я въ жизни… Сюда Нельсонъ часто приходилъ вместо Эльмины: здесь должно ему и впредь заступить ея место… Рука его будетъ украшать этотъ мраморъ цветами… Я поручаю вамъ должность, и следственно могу надеяться, что вы будете хранить жизнь свою… Даете ли мне слово?“…. Повинуюсь! воскликнулъ Нельсонъ: исполню волю твою, о другъ безценный! Малодушное отчаянiе не прекратитъ жизни, которая была посвящена тебе. Будь покойна; будь уверена, что Небо сделаетъ чудо и продлитъ наказанiе нещастнаго!.. Я стану жить и мучишься терпеливо; страданiе есть моя должность и жертва любви…. Но разве не можемъ еще надеяться? Судьба насъ соединяетъ“…
Эльмина сделала знакъ головою, что не имеетъ надежды; две слезы выкатились изъ ея глазъ и блистали на длинныхъ ресницахъ; томная и милая улыбка украсила еще Ангельское лицо ея. „На что себя обманывать? сказала она: но Небо, прежде вечной разлуки нашей, даровало намъ несколько минутъ блаженныхъ… Мы могли видеться, говорить и любить другъ друга безъ упрековъ внутреннихъ… О другъ нежной! я оставляю тебе прiятное воспоминанiе! и ничто уже не запрещаетъ твоему сердцу меня оплакивать!“
Тутъ небо, покрытое облаками, еще более омрачилось; зашумелъ ветеръ и дождь… Нельсонъ закрываетъ Эльмину плащемъ своимъ. Имъ должно было разстаться. Эльмина становится на колени у гроба, поднимаетъ невинныя руки свои къ Небу и молится въ безмолвiи…. Прекрасные волосы ея падаютъ на плеча и на грудь… Молнiя живымъ блескомъ озаряетъ ей лицо: оно кажется лучезарнымъ и небеснымъ….. Свершилось! воскликнулъ Нельсонъ: Ангельская душа ея переселилась на небо…. Эльмина!…. Она взглянула на него, встала, бросилась въ его объятiя, и бледныя, хладныя уста ея напечатлели нежный поцелуй на пламенныхъ устахъ Нельсоновыхъ… О чувство неизъяснимое, вместившее въ себе муки и блаженство долговременной жизни! минута быстрая, въ которую душа истощила весь пламень свой; въ которую отчаянiе соединялось съ нежнейшими восторгами страсти, и сердце испытало всю способность свою любить, наслаждаться, мучиться!.. Сей первый поцелуй былъ чистъ подобно святой дружбе и — смерти!… Любовь сихъ нещастныхъ не имела въ себе ничего земнаго, кроме напрасныхъ сожаленiй и горести…..
Дождь усилился. Лудвигъ прибежалъ къ госпоже своей и хотелъ подать ей руку: Нельсонъ оттолкнулъ его, взялъ ее на руки, донесъ до кареты у стоявшей у воротъ кладбища…. Карета едетъ… Нельсонъ устремилъ на нее глаза свои; она удаляется, и силы постепенно въ немъ слабеютъ: съ нею исчезаетъ его блаженство, желанiя, остатокъ надежды и самое бытiе…. Она въезжаетъ въ темный сосновый лесъ и скрывается…. Нельсонъ затрепеталъ какъ умирающiй после долговременныхъ страданiй и въ изнеможенiи горести упалъ на землю. Память его затмевалась… но онъ видитъ на песке следы Эльмининой кареты, и снова приходитъ въ себя… „Боже мой! думаетъ нещастный: она умираетъ, а я не съ нею!.. Можетъ быть, ее уже нетъ на свете!“… Съ сею мыслiю онъ всталъ, хотелъ бежать по следамъ кареты, но колена его подогнулись, густое облако закрываетъ глаза; онъ падаетъ безъ чувствъ на дороге…. Покойся, нещастный! наслаждайся несколько минутъ безчувствiемъ!… Когда глаза твои откроются, ты не узнаешь света; все для тебя переменится; увидишь передъ собою одну неизмеримую пустыню и злополучiе безъ надежды!… Эльмины нетъ; она скончалась въ объятiяхъ отца своего.
— именуютъ Эльмину — и вторичной глубокой обморокъ на несколько минутъ избавляетъ Нельсона отъ ужаснаго страданiя. Онъ снова открываетъ глаза… Добродушное семейство въ безмолвiи окружаетъ его, и печальный звукъ колокола извещаетъ прихожанъ о смерти человека…. Нельсонъ, растерзанный, утомленный отчаянiемъ, кажется въ сiю минуту примеромъ твердости; повинуясь определенiю Небесному, онъ готовъ посвятить остатокъ жизни своей нещастiю; но удивляется, что можетъ еще жить и мыслить!.. Хозяинъ отвезъ его домой. Недели две онъ не вставалъ съ постели. Въ сiе время Господинъ Б* погребъ тело нещастной дочери въ могиле супруги своей. Естьли бы чувствительная Эльмина предвидела, что прахъ ея будетъ лежать вместе съ прахомъ матери, то она не поручила бы Нельсону жестокой должности, всякой день носить цветы на гробъ ея. Не думая умереть такъ скоро, Эльмина хотела ехать въ Гиршбергъ, чтобы тамъ ожидать конца и быть погребенною въ семъ городе….
… Съ сего времени всякое утро ясмины и резеда, омоченные слезами, украшаютъ могилу Эльмины. По чудесному постоянству злощастiя Нельсонъ еще живъ [2]… Милая дочь, вместо утешенiя, сделалась для него предметомъ мучительнаго безпокойства: онъ уверенъ, что лишится ее! Пылкое воображенiе въ немъ угасло; две мысли безпрестанно занимаютъ душу его: я убiйца Эльмины и долженъ потерять Коралiю! Въ прошедшемъ находитъ онъ только одно жестокое воспоминанiе, а будущее есть для него ничто иное, какъ ужасное предчувствiе!
1803
1. Летъ за шесть передъ симъ я писала въ одномъ изъ моихъ сочиненiй, что Немецкiя чувствительныя дамы каждой день записываютъ свои мысли: ныне y всякой молодой француженки есть записная книга. — Жанлисъ.