О Московскомъ мятеже въ царствованiе Алексея Михайловича
Кровопролитiе, мятежи и бедствiя составляютъ главную и, къ нещастью, любопытнейшую часть всeмiрныхъ летописей; но Исторiя нашего отечества, подобно другимъ описывая жeстокiя войны и гибельные раздоры, редко упоминаетъ о бунтахъ противъ Властей законныхъ: что служитъ къ великой чести народа Рускаго. Онъ, кажется, Всегда чувствовалъ необходимость повиновенiя и ту истину, что своевольная управа гражданъ есть во всякомъ случае великое бедствiе для государства. Такимъ образомъ народъ Московскiй великодушно терпелъ все ужасы временъ Царя Ивана Васильевича все неистовства его Опричныхъ, которые, подобно шайке разбойниковъ, злодействовали въ столице какъ въ земле непрiятельской. Граждане смиренно приносили жалобу, не находили защиты, безмолвствовали – и только въ храмахъ Царя Царей молили Небо со слезами тронуть, смягчить жестокое сердце Іоанна.
Темъ более удивляется Историкъ Россiи, когда царствованiе Государя добраго, милосердаго, народолюбиваго, представляетъ ему для описанiя ужасный бунтъ въ столице и лютое изступленiе народа… Я говорю о первомъ мятеже благодетельное нравоученiе, то мы вздумали собрать разсеянныя известiя о семъ бедственномъ случае, и предлагаемъ ихъ читателю за достоверныя.
Царь Алексей Михайловичь, подобно своему родителю, въ цветущей юности сделался самодержавнымъ Государемъ. Воспитанный Бояриномъ Морозовымъ, онъ имелъ къ нему доверенность неограниченную, соединенную съ трогательною любовiю. Уже Россiя наслаждалась миромъ и благоустройствомъ, которое Михаилъ возстановилъ съ великимъ трудомъ и съ явною помощiю Неба; но Царь юный и неопытный чувствовалъ нужду въ мудромъ советнике для мудраго управленiя государствомъ. Къ нещастiю, Борисъ Ивановичь Морозовъ не походилъ характеромъ своимъ на добродетельнаго Патрiарха Филарета, который былъ истиннымъ Генiемъ-Хранителемъ и Царя и царства во времена самыя опасныя: сей Бояринъ славился умомъ, но унижался склонностями и пороками души слабой: завистiю, корыстолюбiемъ и пристрастiемъ къ своимъ угодникамъ. Желая властвовать, какъ Годуновъ при Феодоре властвовалъ, онъ не имелъ мудрой, глубокой политики сего великаго человека, изумлявшаго народъ блескомъ своихъ добродетелей, но прибегнулъ къ средствамъ хитрости низкой: удалилъ отъ двора многихъ знаменитыхъ Патрiотовъ, особенно же родственниковъ покойной Царицы[1], разослалъ ихъ по городамъ Воеводами, окружилъ Царя ближними людьми своими и пристрастилъ его къ охоте, чтобы отвести отъ делъ государственныхъ: ибо властолюбивые Министры во всехъ земляхъ и во все времена боялись трудолюбiя Монарховъ. Наконецъ, къ увенчанiю своихъ хитростей, онъ показалъ ему двухъ прекрасныхъ дочерей Милославскаго; и когла Государь, влюбясь въ большую, соединился съ нею бракомъ, Морозовъ черезъ десять дней женился на меньшой сестре, надеясь титломъ Царскаго свояка еще более утвердить права и власть Царскаго Ментора.
Редко случается, чтобы любимцы Государей пользовались любовiю Народною; ихъ судятъ жестоко, ибо судьею бываетъ зависть, которую трудно обезоружить и добродетели. Морозова уважали, но не терпели: Бояре за его самовластiе, а народъ за разныя новыя подати и откупы, тогда введенные. Говорили, что онъ убдилъ Царя возвысить цену на соль и отдать ее на откупъ Думному Дьяку Назарiю Ивановичу Чистову, и что первый Боярине выдумываетъ такiя монополiи для собственной прибыли. Купечество жаловалось на то, что Правительство запретило употребленiн неклейменыхъ аршиновъ и наложило на казенные высокую цену. Но сiи жалобы едва ли основательныя[2], не могли бы произвести ужаснаго и всеобщаго возмущенiя безъ другихъ причинъ, гораздо важнейшихъ.
обратить милость Царскую и на всехъ ближнихъ и дальнихъ своихъ родственниковъ, которые скоро заняли важнейшiя места государственныя. Морозовъ охотно способствовалъ ихъ возвышенiю, соединивъ честь и пользу своего рода съ честiю и пользою Милославскихъ. Сiи люди, по большей части весьма бедные и привыкшiе въ низкой доле завидовать богатымъ, съ переменою судьбы своей не переменились душею: хотели только наживаться и не имели гордаго честолюбiя древнихъ фамилiй Боярскихъ; не зная стыда, ужаснаго только для сердецъ благородныхъ, не знали и страха: ибо сильный Морозовъ былъ ихъ свойственникомъ и покровителемъ. Двое изъ новыхъ любимцевъ Фортуны сделались особеннымъ предметомъ народной ненависти: Окольничiе Леонтiй Плещеевъ и шуринъ его Троханiотовъ. Первый Начальствовалъ въ Земскомъ Приказе, то есть уголовномъ и гражданскомъ суде столицы, и жертвовалъ правдою гнусной корысти съ такимъ безстыдствомъ, съ такою дерзостiю, что въ наше время трудно поверить разсказамъ о делахъ сего человека[3]. Онъ разорялъ правыхъ и виноватыхъ; научалъ злодеевъ доносить на богатыхъ людей, бралъ ихъ подъ стражу, заключалъ въ темницу и предлагалъ имъ выкупать себя деньгами. – Троханiотовъ, будучи главою Пушкарскаго Приказа, имелъ въ своемъ веденiи оружейные и другiе заводы. По уставу Царскому надлежало всякой месяцъ выдавать жалованье мастеровымъ людямъ, которые на нихъ работали; но Троханiотовъ не думалъ исполнять его, бралъ деньги себе, и тирански мучилъ работниковъ, которые смели усильно требовать платы и жаловаться. Симъ беднымъ людямъ съ ихъ семействами оставалось умереть съ голоду. – Напрасно утесненные искали правосудiя. Челобитныя, вручаемыя даже самому Государю, не имели никакого действiя: ибо онъ, не читая, отдавалъ ихъ на разсмотренiе Боярамъ, которые или не хотели или боялись обличать виновныхъ, и всякую жалобу представляли ему въ виде ложномъ. Граждане Московскiе чувствовали сiю несправедливость темъ живее, что благодатное царствованiе Михаила прiучило ихъ къ царству милости и правосудiя; времена прежнихъ насилiй и безпорядковъ уже заглаждались въ ихъ памяти. Добрый Царь, отделенный отъ народа высокою Кремлевскою стеною, не зналъ, что делается за нею, и не слыхалъ народнаго вопля. Плещеевъ и Троханiотовъ его слышали, но презирали, вместе съ другими Боярами веселясь безпечно въ новыхъ Кремлевскихъ палатахъ своего родственника Милославскаго[4]. Морозовъ наслаждался любовiю молодой, прекрасной супруги и всеми удовольствiями власти. Гроза висела надъ его головою; но онъ былъ упоенъ своимъ величiемъ, и зная неограниченную къ себе милость Царя, не могъ вообразить никакой бедственной перемены своего жребiя.
Народъ толпился иа красной площади, а въ другихъ частяхъ города собирался передъ церквами, советуясь, что ему делать. Онъ угадывалъ чувствительное сердце юнаго Монарха; былъ уверене, что Царь защитилъ бы своихъ добрыхъ подданныхъ и наказалъ бы неправду чиновниковъ, естьли бы зналъ, что терпятъ одни, и какъ другiе употребляютъ во зло его доверенность. Въ самомъ деле могутъ ли Государи хотеть народнаго притесненiя? По крайней мере сiи примеры редки въ Исторiи. Все склоняетъ ихъ къ правосудiю и милости: собственная польза, слава и щастiе. Личное благо людей, самыхъ знатнейшнхъ въ государстве, можетъ быть противно общему, только одинъ человекъ никогда не бываетъ въ такомъ опасномъ искушенiи добродетели – и сей человекъ есть Монархъ самодержавный. – Народныя неудовольствiя и совещанiя были конечно известны двумъ сильнейшимъ Боярамъ Рускимъ: Морозову и Милославскому; но они не взяли никакихъ действительныхъ меръ отвратить мятежъ, и старались, можетъ быть, только закрыть сiю тучу отъ Государя, въ безразсудной надежде, что она сама собою разсеется. Ослепленiе властителей бываетъ всегда предтечею Государственныхъ бедствiй. Сiи Бояре могли бы укротить народъ отставкою Плещеева и Троханiотова; но имъ казалось стыдно покориться общему желанiю, и людей своей фамилiи явно признатъ недостойными чиновниками. Такiя ничтожныя побужденiя бываютъ для характеровъ слабыхъ сильнее государственнаго блага!
Объяснивъ главныя обстоятельства тогдашняго времени, безъ которыхъ не льзя иметь справедливаго понятiя о действiяхъ, приступаемъ къ горестному описанiю мятежа и крайностей народнаго изступленiя.
[5], въ день Крестнаго Хода въ монастырь Сретенской, Царь, отслушавъ тамъ обедню, возвращался верхомъ въ Кремлевскiй дворецъ свой: многочисленныя толпы народа окружили его на площади. Стой, Государь! кричали ему со всехъ сторонъ, и схватили за узду лошадь Царскую. Изумленный Монархъ остановился… Граждане молили его быть отцемъ своего народа; разсказали все, что они терпятъ отъ судьи неправеднаго, Леонтiя Плещеева, и просили съ величайшею покорностiю, чтобы Государь защитилъ ихъ и на место сего жестокаго человека посадилъ Боярина честнаго и добросовестнаго. Царь слушалъ съ удивленiемъ и милостиво ответствовалъ, что граждане могутъ быть покойны; что онъ самъ изследуетъ дело и накажетъ виновнаго. Народъ громогласно изъявилъ благодарность Монарху, и восклицанiя: здравiя и многiя лета нашему Царю-Государю
Такимъ образомъ все могло кончиться мирно, законно и благополучно. Еще народъ не былъ преступникомъ: онъ пожаловался только своему отцу и Монарху на судiю недостойнаго; желалъ единственно отставки Плещеева; не требовалъ даже и его наказанiя; Умолчалъ о всехъ другихъ неудовольствiяхъ своихъ и людяхъ, ему ненавистныхъ. Такая умеренносте предвещала ли злодейства, которымъ надлежало совершиться въ сей день, бедственный для Москвы и целой Россiи?.. Къ нещастiю, некоторые чиновники, прискакавъ за Царемъ на площадь, и слыша, что сделалось, безразсудно вступились за Леонтiя Плещеева, начали укорять гражданъ мятежною дерзостiю – даже бить ихъ, топтать лошадьми…. Тутъ искры бунта воспылали. Граждане забыли власть законовъ и присвоили себе насильственную управу. Страшный вопль раздался на площади; камни посыпались на чиновниковъ: народъ въ следъ за ними, вломился въ Кремль, гналъ ихъ до самыхъ палатъ Государевыхъ, и Стрельцы съ великимъ трудомъ могли остановить его на ступеняхъ крыльца. Бешенство овладело имъ, и тысячи голосовъ требуютъ, чтобы имъ выдали Плещеева… Бояринъ Морозовъ выходитъ на красное крыльцо, и говоритъ народу именемъ Монарха, что Царь обещалъ имъ правосудiе и сдержитъ слово свое…. Напрасно; мятежники кричатъ ему: ,намъ и тебя надобно; мы хотимъ и твоей головы!».. Едва онъ могъ спастись отъ ихъ злобы во дворецъ Государевъ. Они бросились въ Кремлевскiй домъ Морозова; отбили ворота; умертвили вернаго слугу, который хотелъ имъ противиться, и ворвались въ горницу, где была супруга Боярина… Сiя женщина, молодая и прекрасная, ожидала верной смерти отъ неистовыхъ; но они не тронули ее и сказали: благодари Бога, что царица сестра твоя!.. Такимъ образомъ и въ самомъ бунте народъ не забывалъ уваженiя къ Царской фамилiи…. Въ несколько минутъ домъ Боярина былъ разграбленъ; сундуки, шкапы взломаны; богатые ковры Персидскiе, парчи, бархаты, соболи и черныя лисицы изорваны на части; мешки съ ефимками высыпаны на полъ, серебряная посуда выброшена изъ оконъ на улицу; жемчугъ выносили въ шапкахъ и за ничто продавали. Грабители дерзнули даже прикоснуться и къ святыне образовъ и сняли съ нихъ богатыя ризы; известно, что въ старину сiи драгоценные оклады составляли въ домахъ главное украшенiе и сокровище. Въ день свадьбы Морозова Государь подарилъ ему великолепный берлинъ, окованный серебромъ и внутри обитый золотою парчею съ собольею опушкою: народъ изломалъ его. Глубокiй погребъ Боярскiй, по словамъ одного иностраннаго Писателя, обратился въ колодезь
Мятежники, опустошивъ домъ перваго Боярина, разделились на многiя толпы: одне пошли къ Думному Дьяку Чистову, ненавистному въ столице за соляный откупъ; другiя къ Плещееву, Троханiотову, къ известнымъ друзьямъ ихъ и помощникамъ, Князьямъ Никите Одоевскому и Лыкову. Грабежъ въ домахъ ихъ продолжался во всю ночь, до самаго утра. Плещеевъ и шуринъ его спаслися бегствомъ; но Чистовъ, за несколько дней передъ темъ упавъ съ лотади, лежалъ больной на постеле. Слыша о бунте и зная народную къ себе ненависть, онъ спрятался[6]: неъерный слуга указалъ его мятежникамъ, которые тирански умертвили нещастнаго и бросили на дворе въ яму. Олеарiй, знавъ лично сего Думнаго Дьяка, описываетъ его человекомъ суровымъ и корыстолюбивымъ: будучи при Дворе знатенъ и силенъ, онъ делалъ великiя неудовольствiя Голштинскимъ Посламъ за то, что они мало дарили его.
Правительство какъ будто бы исчезло въ сiе время, оставивъ столицу въ жертву, можетъ быть, горсти бунтощиковъ: ибо конечно не весь народъ участвовалъ въ такихъ злодеянiяхъ. Морозовъ, сильный въ щастiи, оказалъ всю малость души своей въ опасности, думалъ уже не советовать Царю, а единственно спасать жизнь свою, какъ спасаютъ ее люди недостойные власти – то есть, бегствомъ. Кто родился управлять народомъ, тотъ предупреждаетъ опасность мудростiю или отражаетъ ее великодушiемъ, или гибнетъ, держа твердою рукою жезлъ правленiя…. Юный Монархъ, оставленный своимъ главнымъ советникомъ, изъявлялъ нерешительность. Онъ повелелъ только запереть Кремлевскiя ворота, когда народъ разсеялся по Китаю и Белому Городу.
На другой день мятежники снова явились на большой площiди и грозили довершить свое мщенiе. Тогда Государь приказалъ собраться въ Кремле войску иностранному. Несколько сотъ Немцовъ, подъ начальствомъ офицеровъ своихъ, шли вооруженные сквозъ толпы народа, который издавна не любилъ ихъ и часто оскорблялъ грубыми насмешками; но тутъ онъ свободно далъ имъ дорогу и говорилъ ласково: Для нихъ отворили Спас-скiя Ворота: никто изъ мятежниковъ не дерзнулъ итти въ Кремль за ними. Офицеры иностранные разставили караулы у всехъ башенъ и вокругъ дворца, где собралися верные Бояре, готовые умереть за Царя и отечество. Знатнейшiй между ими былъ Никита Ивановичь Романовъ-Юрьевъ, Дворецкiй Государя и ближнiй его родственникъ, человекъ умный, но безпечный; благодетель всехъ бедныхъ въ столице, покровитель иностранцевъ и новыхъ обычаевъ, которыми Патрiархъ часто укорялъ его въ беседахъ, но дружески и ласково: ибо все знатные и незнатные любили сего именитаго Боярина. Царь, милосердый по своему характеру природному и юностiю летъ расположенный къ средствамъ кроткимъ, избралъ его въ посредники между собою и народомъ. Романовъ выехалъ верхомъ изъ Кремля на площадь, снялъ съ головы высокую боярскую шапку свою и показалъ, что хочетъ говорить народу[7], который, окруживъ его толпами, кричалъ: здравствуй, отецъ нашъ! Добродетельный Бояринъ съ чувствительностiю изъявилъ гражданамъ, сколь прискорбно сердцу Государя, что они не удовольствовались его обещанiемъ разсмотреть ихъ жалобы, самовольно присвоили себе право наказывать виновныхъ и сами впали въ преступленiе; что Государь вторично даетъ имъ слово наказать всехъ народныхъ притеснителей, но желаетъ, чтобы добрые граждане усмирились и покойно разошлись по домамъ своимъ…. Народъ ответствовалъ, что онъ чувствуетъ власть Царскую, готовъ умереть за него, но не сойдетъ съ площади, пока истинные виновники мятежа: Морозовъ, Плещеевъ и Троханiотовъ, не будутъ ему выданы и наказаны…. Никита Ивановичь Романовъ изъявляетъ гражданамъ благодарность за ихъ усердiо къ Царю, уверяя клятвенно, что Морозова и Троханiотова нетъ во дворце, и что они бежали изъ города. Народъ требуетъ Плещеева. Бояринъ обещаетъ обо всемъ донести Государю, кланяется народу и едетъ назадъ въ Кремль….
мужествомъ власти, нежели ея снисхожденiемъ. Народъ слепъ и безразсуденъ: решительностiю Правителей онъ долженъ быть самъ отъ себя спасаемъ.
Вместо того, чтобы въ грозномъ ополченiи выслать изъ Кремля Стрельцовъ и роты иностранныя, съ повеленiемъ разсеять мятежниковъ, естьли они не захотятъ усмириться и добровольно исполнить воли Монаршей, Царь приказалъ имъ объявить, что Леонтiй Плещеевъ долженъ быть немедленно казненъ въ глаззхъ народа, и другiе так-же, естьли они будутъ пойманы…. Черезъ несколько минутъ въ самомъ деле отворились Кремлевскiя Ворота, и народъ увиделъ сего нещастнаго: палачь велъ его; судья уголовный держалъ въ руке приговоръ къ смерти. Мятежники не дали совершиться законному сбряду казни, и съ лютостiю растерзали человека, некогда для нихъ страшнаго… Въ то же время Государь отправилъ Князя Семена Пожарскаго въ следъ за Троханiотовымъ; его догнали близь монастыря Троицкаго, заключили на несколько часовъ въ темнице Земскаго Двора и казнили на площади 25 Іюня. – Сiи две жертвы усмирили народъ. Ему известно было, что Морозовъ действительно искалъ спасенiя въ бегстве: ибо ямщики видели его за валомъ – и хотели схватить; но онъ ускакалъ отъ нихъ, возвратился въ городъ и тихонько пробрался во дворецъ, какъ въ самое безопаснейшее для себя место. Мятежники, полагая, что сего Боярина нетъ въ столице, удовольствовались обещанiемъ Царя наказать его, когда онъ будетъ сысканъ. Изъявивъ Государю благодарность за Его правосудiе, они разошлися по домамъ, и Москва отдохнула, бывъ три дни жертвою мятежа и страха….
Сiе спокойствiе скоро нарушилось бедствiнмъ инаго роду. Въ 10 часовъ утра возстановилась тишина въ городе: въ три часа вечера сделался страшный пожаръ на Дмитровке и на Тверской, который обратилъ въ пепелъ все домы, бывшiе за белою стеною до самой Неглинной; перешелъ даже за сiю реку и грозилъ обнять пламенемъ главный питейный домъ казенный, где стояло множество бочекъ съ виномъ… Китай-городъ и самый дворецъ Государевъ былъ въ опасности. Вместо того, чтобы гасить огонь, чернь съ жадностiю бросилась въ казенные погреба; пьяные безъ чувствъ падали на улицахъ и задыхались отъ дыма…. Олеарiй, описывая пожаръ, разсказываетъ случай невероятный. Въ 11 часовъ сей бедственной ночи, говоритъ онъ, несколько иностранцевъ стояло на улице и съ ужасомъ смотрело на быстрое теченiе пламени. Вдругъ видятъ они монаха, который съ великимъ усилiемъ тащитъ за собою мертвое тело, и говоритъ имъ: . помогите мне бросить его въ огонь; это остатки злодея Плещеева; ничемъ другимъ не льзя остановить пожара. Иностранцы не хотели сделать того; но мальчики, тутъ бывшiе, схватили трупъ и бросили его въ огонь, который въ самомъ деле, къ удивленiю ихъ, началъ гаснуть….
[8]. Милославскiй, спасенный отъ народной злобы достоинствомъ Царскаго тестя, началъ также давать обеды знаменитейшимъ изъ купцовъ и гражданъ, помогать беднымъ, ласкать народъ и снискивать любовь его. Патрiархъ велелъ Священникамъ утверждать прихожанъ въ тишине, миролюбiи и повиновенiи властямъ законнымъ. Место Плещеева и Троханiотова заняли чиновники достойные, известные столице по ихъ любви къ справедливости. Все признаки волненiя исчезли, и жители Московскiе снова обратились къ мирной Деятельности гражданской. Бояре ездили по улицамъ, и народъ изъявлялъ обыкновенное къ нимъ уваженiе.
Тогда столица увидела зрелище великое и редкое. Въ летописяхъ мiра – зрелище, котораго описанiо останется навеки трогательнымъ въ нашей Исторiи для всехъ сердецъ истинно Рускихъ, привязанныхъ къ добрымъ своимъ Монархамъ.
Объявили народу, что Государь желаетъ говорить съ нимъ. После обедни – день былъ праздничный – Царь Алексей Михайловичь выехалъ изъ Кремля, сошелъ съ лошади и сталъ на возвышенномъ месте[9]… Граждане со всехъ сторонъ теснились къ нему, громогласно изъявляя усердiо къ священной особе Монарха. Подле Него стоялъ добрый и любимый Бояринъ Никита Ивановичь Романовъ-Юрьевъ. Государь съ Ангельскою кротостiю сказалъ купечеству и гражданству, что, Ему горестно было сведать все, претерпенное ими отъ злыхъ чиновниковъ; что сiи недостойные заслужили казнь, употребляя во зло священную власть закона, которая перешла наконецъ въ руки чистыя и непорочныя; что Бояре добросовестные, заступившiе место Плещеева и Троханiотова, будутъ править и судить по уставу человеколюбiя и справедливости; что самъ Онъ, не смотря на общую доверенность къ симъ почтеннымъ людямъ, будетъ неусыпнымъ окомъ смотреть за всеми частями правленiя; что особенныя привилегiи и монополiи немелленно уничтожатся: что прежняя цена соли возстановляется; что выгода и благоденствiе гражданъ составятъ единственный предметъ Его попеченiй, и что Онъ всеми делами Своего царствованiя желаетъ прiобрести имя Ему любеное: имя отца народнаго»…. Граждане Царю, благодаря Его за милость и желая Ему здравiя и долголетiя, по обычаю Рускихъ…. Тутъ великодушный Царь обратилъ речь на Бориса Ивановича Морозова, и сказалъ, что не находя его совершенно правымъ, не находитъ и во всемъ виновнымъ, и не требовавъ еще въ Свое царствованiе никакой жертвы отъ гражданъ, надеется, что они исполнятъ первую прозьбу Его и простятъ сего Боярина, который – за что Онъ ручается – заслужитъ впредь любовь и дружбу ихъ; что естьли они не хотятъ видеть Морозова въ Синклите, то Онъ изключитъ его изъ сего Верховнаго Совета, желая только, чтобы народъ не требовалъ головы человека, который былъ Ему вторымъ отцомъ и Наставникомъ»… Глаза чувствительнаго Монарха наполнились слезами: оне составили неизъяснимо-трогательное заключенiе Его речи – и самые те, которые не давно еще свирепствовали какъ не истовые мятежники въ столице, были поражены симе зрелищемъ: упали на колена, целовали одежду Царя, ноги Его, и восклицали единогласно: Да будетъ, что угодно Богу и Тебе, Государю! Мы все дети твои!.. Сердечное удовольствiе изобразилось на лице Монарха, до сей минуты печальнаго. Онъ изъявилъ народу Свою признательность; увещавалъ его быть кроткимъ и послушнымъ, уверяя, что не забудетъ никогда Своихъ Царскихъ обещанiй и верно исполнитъ ихъ…. Съ сими словами Государь селъ на коня и со всею свитою Бояръ и царедворцевъ возвратился въ Кремль….
Такое действiо Монарха, внушенное ему чувствительнымъ сердцемъ, безъ сомненiя восхитительно. Дерзну сказать, что сiя минута была едва ли не самою прекраснейшею изъ тридцати-двулетняго царствованiя Алексея Михайловича – минута, въ которую Онъ столь разительно доказалъ нежную дружбу свою къ воспитателю, и священное уваженiе ; ибо Ему легко было и другими средствами спасти Морозова. Одкна пылкая, юная душа могла такъ отважно поручить народу свое драгоценное спокойствiе! Жить единственно для щастiя подданныхъ, быть истиннымъ отцемъ народнымъ – сiи обеты, подтвержденные Царемъ въ минуту живейшаго чувства признательности, были конечно искренны и начертаны во глубине Его сердца!.. мысль пленительная!.. Но для чего великая наука управлять государствами не есть одно съ прекрасными движенiями чувствительности?… Историкъ строгимъ саномъ своимъ обязанъ казаться иногда жестокосердымъ, и долженъ осуждать то, что ему какъ человеку любезно, но что бываетъ вреднымъ въ правленiи, ибо люди не Ангелы! Отирая сладкiя слезы свои, онъ скажетъ, что здравая Политика, основанная на опытахъ и знанiи человечества, предписывала Царю Алексею Михайловичу совсемъ иные способы утушить мятежъ. Мудрая верховная власть можетъ быть снисходительною, но никогда не требуетъ снисхожденiя; она прощаетъ, но не проситъ – и благодарность должна быть чувствомъ подданныхъ, а не Монарха.
Черезъ несколько дней после того[10] своего спасителя, и на обе стороны низко кланялся гражданамъ. Съ сего времени онъ сделался первымъ народнымъ благотворителемъ, и кто вручалъ ему свою челобитную, тотъ могъ верно ожидать успеха, естьли дело его было право. Подобно Боярину Никите Ивановичу Романову, Морозовъ объявилъ себя также и покровителемъ иностранцевъ.
Съ сего же времени Царь Алексей Михайловичь началъ царствовать Самъ Собою, часто присутствовать въ Совете и входить во все дела: ибо Онъ виделъ, сколь опасно для Монарха излишно полагаться на Бояръ, которые для особенныхъ, ничтожныхъ выгодъ своихъ могутъ жертвовать благомъ государства, следственно славою и щастiемъ Государя.
Но ошибка Царскаго добродушiя имела вредныя следствiя: скоро бунтъ въ Новегороде и Пскове доказалъ необходимость меръ твердыхъ и строгихъ.
О. Ф. Ц.
Указатель къ Вестнику Европы 1802–1830
О Московскомъ мятеже въ царствованiе Алексея Михайловича (ч. 11, № –145). Статья H. М. Карамзина, перепеч. въ П. С. С., изд. Смирдина, т. 1, стр. 398. Здесь описанъ первый бунтъ, бывшiй въ Москве, въ царствованiе Алексея Михайловича; въ начале говорится о причинахъ, побудившихъ къ возстанiю и о виновности боярина Морозова; за темъ следуетъ подробный разсказъ самаго мятежа, заимствованный изъ путешествiя Олеарiя.
Сноски
1. Царь Алексей Михайловичь, оплакалъ родителя, черезъ несколько днeй лишился и матери и тронъ дорого стоилъ его доброму сердцу.
2. За пудъ соли платили тогда 30 копеекъ, а прежде 20: такая надбавка не могла быть тягостна и для самыхъ бедныхъ людей. Введенiе клейменыхъ аршиновъ было нужно для отвращенiя всякихъ обмановъ въ мере. Купецъ не разорялся, платя въ казну однажды навсегда шесть или семь гривенъ за железной аршинъ. Но Морозова не любили, и все выдумки его казались преступленiемъ. Налогъ на соль такъ озлобилъ гражданъ, что они стали гораздо менее покупать ее, и казна, вместо прибыли, имела убытокъ. Между темъ попортилось множество рыбы отъ недосоленiя.
4. Царь подарилъ ему домъ въ Кремле; но пышный Милославскiй изломалъ его и построилъ новый.
6. Подъ вениками, говоритъ Олеарiй.
повторяетъ здесь известiя чужстранцевъ, бывшихъ очевидными свидетелями происшествiя.
8. То есть, Стрельцовъ.
9. Олеарiй называетъ сiе место
10. Въ Летописи о мятежахъ сказано, что народный бунтъ начался 2 Iюня; но число, въ ней означенное, можетъ быть опискою. Олеарiй, разсказывая достоверно подрбности, именно говоритъ, что Царь, после крестнаго хода, возвращался тогда изъ Сретенскаго монастыря; а крестный ходъ въ ceй монастырь бываетъ 23 число Іюня. – Г. Голиковъ, положась на ядро Россiйской Исторiи, говоритъ, что Царь Алексей Михайловичь наказалъ смертiю многихъ мятежниковъ: что не сообразно ни съ другими верейшими известiями, ни съ разумомъ, ни cъ характеромъ Царя. Могъ ли Онъ согласитьоя на казнь Плещеева, Троханiотова. – Просить гражданъ, чтобы они не требовали головы Морозова, и въ то же время казнить ихъ? Авторы Рускихъ записокъ мнимо-усердною ложью своею часто оскорбляютъ память добрыхъ Государей: такъ поступилъ и Хилковъ или, лучше сказать, Переводчикъ его Миссiи, сочинитель Ядра Роcciйcкой Исторiи. Онъ боялcя унизить Алексея Михайловича излишнимъ милосердiемъ, и для того вздумалъ изобразить вероломнымъ Царя великодушнаго и добродетельнаго, который нe хотелъ нарушить и слова, даннаго Его именемъ злодею Разину! – Впрочемъ въ некоторыхъ историческихъ запиcкахъ первый мятежъ столицы нe отличeнъ отъ втораго, бывшаго такжe въ цартвованiе сего Монарха.