Записки стараго московскаго жителя
Эмилiя уехала въ деревню, и Бостонъ нашъ разстроился; на булеваре нетъ ни души, ибо время не благопрiятно для гулянья: куда же мне деваться, и что делать? Отъ скуки всего лучшe писать; въ такомъ случае перо служитъ отводомъ ея, и передаетъ всю скуку Автоpа читателямъ. Какое мне до нихъ дело! всякой о себе думай… Къ тому же мне стукнуло 62 года, и я жилъ не съ завязанными глазами въ свете: сколько важныхъ наблюденiй могу сообщить любопытнымъ, НЕ Хуже того славнаго эфемера, который, родясь на восходе солнца, видитъ себя въ глубокой старости при его захожденiи, и съ красноречiемъ Доктора Франклина (Автора сей остроумной басни[1]) разсказываетъ юнейшимъ эфемерамъ о великихъ переменахъ света, замеченныхъ имъ въ теченiе столь долгаго времени, то есть въ 15 или 16 чаеовъ! Боже мой! сколько сделалось переменъ и на моихъ глазахъ! Красавицы подурнели, веселыя женщины стали унылыми; въ рукахъ, которыя прежде такъ мило играли опахаломъ и въ легкомъ вальсе обнимали щастливыхъ Зефировъ, вижу теперь четки или карты; взоры, съ которыми некогда все другiе встречались, ныне бродятъ уединенно по зале, наполненной людьми невнимательными. Многiе умники обратились въ глупцовъ, честные люди въ бездельниковъ, подлецы въ гордецовъ, святоши въ вольнодумцевъ и вольнодумцы въ святошъ. Однимъ словомъ, я, старой эфемеръ, замечалъ метаморфозы въ жизни, которыя стоятъ Овидiевыхъ; виделъ все, кроме того, чтобы плуты делались честными, а глупцы умными.
которыя можно растолковать въ худую сторону для настоящаго времени; скажутъ: ,таковы старики! хвалятъ, чего уже нетъ, а все новое осуждаютъ!»… Нетъ, брошу на бумагу замечанiя самыя невинныя и служащiя неоспоримымъ доказательствомъ того, что все идетъ къ лучшему въ свете, по крайней мере у насъ на Руси… Но въ такомъ случае должно подумать….
,Господинъ! господинъ! Не надобно ли вамъ цветовъ?»… Этотъ голосъ, перервавъ нить идей моихъ, могъ бы чрезмерно разсердить меня, естьли бы онъ былъ не женской; но я, по старой привычке, все еще не умею сердиться на женщинъ… Смотрю и вижу сельскую невинность, которая, остановясь передъ окномъ моего низенькаго домика, показываетъ мне букетъ свежихъ ландышей. Встаю съ креселъ какъ молодой человекъ (ибо у меня еще нетъ подагры), даю деньги, беру цветы, нюхаю ихъ, и снова ищу въ голове мыслей… Но чего лучше? этотъ букетъ можетъ быть темою… Безъ сомненiя!.. Задумываюсь на минуту и восклицаю: слава нынешнему Просвещенiю и великимъ успехамъ его въ Москве белокаменной!»
Такъ, на моей памяти образовалась въ нашей столнце сiя новая отрасль торговли: на моей памяти стали продавать здесь ландыши. Естьли докажутъ мне, что въ шестидесятыхъ годахъ хотя одинъ сельской букетъ былъ купленъ на Московской улице, то соглашаюсь бросить перо свое въ первый огонь, который разведу осенью въ моемъ камине…. Изъ чего мы, Философы, заключаемъ, что Московскiе жители просветились: ибо любовь къ сельскимъ цветамъ есть любовь къ Натуре; а любовь къ Натуре предполагаетъ вкусъ нежный, утонченный Искусствомъ. Какъ первые прiемы Философiи склоняютъ людей къ вольнодумству, а дальнейшее употребленiо сего драгоценнаго элексира снова обращаетъ ихъ къ вере предковъ: такъ первые шаги общежитiя удяляютъ человека отъ Натуры, а дальнейшiе снова приводятъ его къ ней. Старинные Рускiе Бояре не заглядывали въ деревню, не имели загородныхъ домовъ и не чувствовали ни малейшаго влеченiя наслаждаться Природою (для которой не было и самаго имени въ языке ихъ); не знали, какъ милы для глазъ ландшафты полей, и какъ нуженъ для здоровья деревенскiй воздухъ… Правда, что они были здоровее нашего; но это неизъяснимое чудо!.. О варварство! они гуляли только въ своихъ огородахъ, где, сидя подъ тенiю черемхи, пивали холодной медъ изъ стопъ оловянныхъ; не имели даже и цветниковъ; въ глаза не знали великолепной душистой розы, которую уже во время Царя Михаила Федоровича привезъ въ Москву Голштинецъ Петръ Марселлисъ[2]! – Только при Государе ПЕТРЕ Великомъ знатные начали строить домы въ Подмосковныхъ; но еще за 40 летъ передъ симъ богатому Рускому дворянину казалось стыдно выехать изъ столицы и жить въ деревне. Какая розница съ нынешнимъ временемъ, когда Москва совершенно пустеетъ летомъ; когда всякой дворянинъ, насытившись зимою городскими удовольствiями, при начале весны спешитъ въ село, слышать первый голосъ жаворонка или соловья! а кто долженъ остаться въ Москве, тотъ желаетъ по крайней мере переселиться за городъ; число сельскихъ домиковъ въ окрестностяхъ ея годъ отъ году умножается; ихъ нанимаютъ не только дворяне, но и купцы. Мне случилось въ одной Подмосковной деревне видеть крестьянскiй сарай, обращенный въ комнату съ диванами: тутъ въ хорошее время года живетъ довольно богатой купецъ съ своимъ семействомъ. Въ городе у него каменной домъ и большой садъ; но онъ говоритъ: ,что можетъ сравняться летомъ съ прiятностiю сельской жизни?» Самые ремесленники любятъ уже веселиться хорошимъ днемъ на чистомъ воздухе. Поезжайте въ Воскресенье на Воробьевы Горы, къ Симонову Монастырю, въ Сокольники: везде множество гуляющихъ. Портные и сапожники съ женами и детьми рвутъ цветы на лугахъ, и съ букетами возвращаются въ городъ. Мы видали это въ чужихъ земляхъ, а у насъ видимъ только съ некотораго времени, и должны радоваться. Еще не такъ давно я бродилъ уединенно по живописнымъ окрестнбстямъ Москвы и думалъ съ сожаленiемъ: ,какiя места! и никто не наслаждается ими!» а теперь везде нахожу общество!
Однимъ словомъ, Рускiе уже чувствуютъ красоту Природы; умеютъ даже украшать ее. Объезжайте Подмосковныя: сколько прекрасныхъ домиковъ, Англiйскихъ садовъ, сельскихъ заведенiй, достойныхъ любопытнаго взора просвещенныхъ иностранцевъ! На примеръ, село Архангельское, въ 18 верстахъ отъ Москвы, вкусомъ и великолепiомъ садовъ своихъ можетъ удивить самаго Британскаго Лорда; щастливое, редкое местоположенiе еще возвытаетъ красоту ихъ. Рощи – где дикость Природы соединяется съ удобностями Искусства и всякая дорожка ведетъ къ чему нибудь прiятному: или къ хорошему виду, или къ обширному лугу, или къ живописной дичи – наконецъ заступаютъ у насъ место такъ называемыхъ , которые ни на что не похожи въ Натуре и совсемъ не действуютъ на воображенiе. Скоро безъ сомненiя перестанемъ рыть и пруды, въ уверенiи, что самой маленькой ручеекъ своимъ быстрымъ теченiемъ и журчанiемъ оживляетъ сельскiя Красоты гораздо более, нежели сiи мутныя зеркала, где гнiетъ вода неподвижная….
Знаете ли, что и самой Московскiй , каковъ онъ ни есть, доказываетъ успехи нашего вкуса? Вы можете засмеяться, государи мои; но утверждаю смело, что одно просвещенiе раждаетъ въ городахъ охоту къ народнымъ гульбищамъ, о которыхъ, на примеръ, не думаютъ грубые Азiатцы, и которыми славились умные Греки. Где граждане любятъ собираться ежедневновъ прiятной свободе и смеси разныхъ состоянiи; где знатные не стыдятся гулять вместе съ не-знатными, и где одни не мешаютъ другимъ наслаждаться яснымъ летнимъ вечеромъ: тамъ уже есть между людьми то щастливое сближенiе въ духе, которое бываетъ следствiемъ утонченнаго гражданскаго образованiя. Предки наши не имели въ Москве гульбища; даже и мы еще весьма не давно захотели иметь сiе удовольствiе; но за то очень любимъ его. Жаль только, что нашъ скупъ на тень и до крайности щедръ на пыль; онъ же, къ нещастью, именемъ своимъ напоминаетъ булевары и для того Швейцары, знакомяст съ иностранцемъ, къ нимъ прiехавшимъ, тотчасъ ведутъ его на свои прелестныя террассы, въ свои тенистыя алеи, которыя украшаютъ все города ихъ….
Иногда думаю, где быть у насъ гульбищу, достойному столицы – и не нахожу ничего лучше берега Москвы-реки[3] между каменнымъ и деревяннымъ мостомъ, естьли бы можно было сломать тамъ Кремлевскую стену, гору къ Соборамъ устлать дерномъ, разбросать по ней кусточки и цветники, сделать уступы и крыльцы для всхода, соединить такимъ образомъ Кремль съ набережною, и внизу насадить алею. Тогда, смею сказать, Московское гульбище сделалось бы однимъ изъ первыхъ въ Европе. Древнiй Кремль съ златоглавыми Соборами и готическимъ дворцомъ своимъ; большая зеленая гора съ прiятными отлогостями и цветниками; река не малая и довольно красивая, съ двумя мостами, где всегда движется столько людей; огромный Воспитательный Домъ съ одной отороны, а съ другой длинный, необозримый берегъ съ маленькими домиками, зеленью и громадами плотоваго леса; вдали Воробьевы горы, леса, поля – вотъ картина! вотъ гульбище, достойное великаго народа! Тогда житель Парижа или Берлина, севъ на уступе Кремлевской горы, забылъ бы свой , свою липовую улицу… Воображаю еще множество лодокъ и шлюпокъ на Москве-реке съ разноцветными флагами, съ роговою музыкою: ежедневное собранiе людей на берегу ея безъ сомненiя произвело бы сiю охоту забавляться и забавлятъ другихъ… Сверхъ того Кремль есть любопытнейшее место въ Россiи по своимъ богатымъ историческимъ воспоминанiямъ, которыя еще возвысили бы прiятность сего гульбища, занимая воображенiе.
Но это одна мысль. Кремлевская стена есть нашъ Палладiумъ: кто смеетъ къ ней прикоснуться? Разве одно время разрушитъ ее, такъ же, какъ оно разрушило стену вокругъ Белаго города и Землянаго: ибо и сей последнiй былъ некогда окруженъ башнями (деревянными)… И такъ удовольствуется своимъ ! куда, государи мои, вы дозволите мне и теперь отправиться: ибо облака разсеялись и солнце проглянуло. Бросаю перо до первой скучной минуты, въ которую могу еще поговорить съ вами о другихъ переменахъ въ Москве белокаменной и новыхъ выгодахъ нашего времени.
Б. В.
Примечания
Указатель къ Вестнику Европы –1830
35. Записки стараго Московскаго жителя (ч. 10, № 16, стр. 276–286). Статья Н. М. Карамзина, перепеч. въ П. С. С., изд. Смирд., т. 3, стр. 332. Тутъ говорится объ улучшенiяхъ города Москвы.
1. Она напечатана въ Московскомъ журнале.