Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на цифры

1. Антология педагогической мысли России первой половины XIX в. Опыт о педагогических способах при первоначальном образовании детей

Входимость: 1. Размер: 44кб.

Часть текста: бога педагогия двинулась, как и все науки в Германии, особенно в школах. У нас она едва вчера как начала сбрасывать схоластические пеленки; нелепый, полудикий догматизм еще тяжко лежит на нашем первоначальном воспитании и душит всякое органическое развитие педагогии. Запас положительных наблюдений, вообще, еще скуден; везде прорывается желание основать формы первоначального преподавания не на выводе из живых опытов, но на какой-либо абсолютной, с потолка упавшей теории. Для многих еще доныне кажется странною мысль, что лучшие учителя педагогии, самые справедливые судии преподавателя суть именно те дети, которых мы учим и, точнее сказать, у которых мы учимся; поползновение регламентировать педагогию, как канцелярию, еще соблазняет многих и многих. Оно и понятно: ведь в Китае же регламентирована и география, и история, и медицина; там географ или историк не должен знать о Европе ничего более того, что показано в книгах, за тысячу лет написанных; врач подвергается суду не за то, что уморил больного, а за то, что не следовал показаниям тысячелетней книги; китайцы и не могут иначе вообразить себе науку. Мы смеемся...

2. Его императорскому величеству Александру I

Входимость: 1. Размер: 8кб.

Часть текста: и самая вина Нередко ею отпускалась, И власть монаршая казалась Нам властию любви одной. Какое сердцу услажденье Иметь к царям повиновенье Из благодарности святой! Се твой обет, о царь державный, Сильнейший из владык земных! Ах! Россы верностию славны, И венценосец свят для них. Любимый и любви достойный, На троне отческом спокойны Бреги ты громы для врагов, Рази единое злодейство; Россия есть твое семейство: Среди нас ты среди сынов. Воспитанник Екатерины! Тебя господь России дал. Ты урну нашея судьбины Для дел великих восприял: Еще их много в ней хранится, И дух мой сладко веселится, Предвидя их блестящий ряд! Сколь жребий твой, монарх, отличен! Предел добра неограничен; Ты можешь всё — еще ты млад! Уже воинской нашей славы Исполнен весь обширный свет; Пред нами падали державы; Екатерининых побед Венки и лавры не увянут; Потомство, веки не престанут Ее героев величать: Румянцева искусным, славным, Суворова — себе лишь равным; Сражаться было им — карать. Давно ль еще, о незабвенный Суворов! с горстию своих На Альпы Марсом вознесенный, Бросал ты гром с вершины их, Который, в безднах раздаваясь И горным эхом повторяясь, Гигантов дерзостных разил? Ты богом ужаса являлся!.. Тебе мир низким показался, И ты на небо воспарил. Монарх! довольно лавров славы, Довольно ужасов войны! Бразды Российския державы Тебе для счастья вручены. Ты будешь гением покоя; В тебе увидим мы героя Дел мирных, правоты святой. Возьми не меч — весы Фемиды, И бедный, не страшась обиды, Найдешь без злата век златой. Когда не все законы ясны, Ты нам их разум изъяснишь; Когда же в смысле несогласны, Ты их премудро согласишь. Закон быть должен как зерцало, Где б солнце истины сияло Без всяких мрачных...

3. Муравьев В. Б.: Карамзин. Глава II. Годы учения. 1778–1785

Входимость: 1. Размер: 70кб.

Часть текста: вспомнить, куда и к кому самый московский барин грозится отправить огорчившую его дочь: «К тетке, в глушь, в Саратов!» В Москве живали наездами Дмитриевы, так что Карамзин и читал про Москву в книгах, и слышал рассказы о ней. Кроме того, в пансионе Шадена, как ему сообщили, учились Платон и Иван Бекетовы — двоюродные племянники мачехи. Наверное, Карамзин чувствовал все то, что чувствуют мальчики, уезжающие из родного дома: и печаль расставания, и страх перед неизвестным, и любопытство. Выросший дома на воле, он, конечно, задумывался о том, каково ему будет в пансионе, ведь классическим образом учителя был суровый педант с розгой в руке. Скорее всего, в мыслях он сравнивал себя с героями прочитанных романов, отправлявшимися в плавание по бурному морю жизни, и, может быть, про себя, а может быть, и вслух произносил приличествующие случаю фразы. А может быть, удивлялся и огорчался, что его отъезд не соответствовал романным описаниям, как это было и с И. И. Дмитриевым, когда тот однажды ехал из деревни в Симбирск. «Я сидел в коляске с моим братом, — вспоминает Дмитриев, — он молчал, и я тоже, окидывая между тем глазами с обеих сторон поля, дубравы и селения; вдруг пришло мне на мысль, отчего я так долго молчу и ни о чем не рассуждаю? Помню из книг, что молодой маркиз дорогою рассуждал в коляске с своим наставником, барон Пельниц с своим сыном, и дон Фигеоразо, или Уединенный Гишпанец, также со своими детьми: отчего же никакие предметы, никакой случай не возбуждают во мне размышлений?» Конечно, Карамзина, как положено, сопровождал...